Андрей Орлов - Восемь розовых слонов

В женские лица я всматривался особо тщательно. В глазах Оксаны Чернорецкой, бывшей пациентки скорбного дома, застыло бесконечное одиночество. У нее было хорошее овальное лицо, глубокие носогубные складки обрамляли пухлые губы. Новоиспеченная супруга Рита Туманович производила впечатление какой-то недокормленной. Брюнетка с длинной челкой до бровей, тонким носом, тонкими губами. Вкрадчиво улыбалась фотографу пожилая Римма Марковна – сухощавая, с острым треугольным подбородком и завитыми крашеными волосами. Софья Моретти, директор дворца бракосочетаний, не была эталоном красоты. Жесткие волосы собраны в пучок, голова приплюснута, уши стыдливо прижаты к вискам, чересчур большой рот. Но каким-то магнетизмом дама обладала – я долго не мог оторвать от нее глаз, всматривался в грубые черты, в застывший «арийский» взгляд…

И что любопытно, к каждому фигуранту имелись претензии по линии МВД. У инженера Арнгольта вскрылась крупная финансовая недостача, трясли всех. Фигуранта трижды допрашивали, в итоге сжалились и внесли в категорию «свидетель». Рита Туманович лично ни в чем замечена, но ее свежеиспеченный супруг однажды попадал в поле зрение правоохранителей – по подозрению в распространении наркотиков. Это было четыре года назад, сейчас он обладал лицензией на частный извоз и вел добропорядочный образ жизни. По крайней мере, не попадался. Матери Оксаны Чернорецкой четверть века назад было предъявлено обвинение в убийстве собственного мужа – отца Оксаны. Женщина не запиралась, убила и правильно сделала, прошла обследование в психлечебнице, задержалась там на пару лет и была отпущена на волю. Проблемы с головой – приятная традиция в чинном семействе… Писатель Рахметов грешил по молодости – кража книг из районных библиотек, похищение импортной печатной машинки из приемной деканата, манипуляции на оптовом книжном рынке в девяностые, едва не завершившиеся посадкой. Понятно, почему он стал писателем. Майору Корнилову три года назад инкриминировали изнасилование несовершеннолетней абхазской девушки по ходу несения службы в миротворческом подразделении. Разгневанные родственники бились грудью в ворота части, но быстро выяснилось, что девушка не в претензии, лично ей преступление понравилось, и сажать такого бравого офицера в сложное время – занятие расточительное.

Одутловатому господину Баеву восемь лет назад… я чуть не икнул! – предъявляли обвинение в распространении детской порнографии. Возможно, не было распространения, да и не вязался образ «гробовщика» со столь порочным занятием. Заявление написала жена – отнюдь не образец верности и добродетели, она же забрала обратно, но жизнь человеку подпортила. Достопочтенная Римма Марковна до выхода на пенсию трудилась бухгалтером в крупном столичном универмаге и едва не пошла по делу казнокрадов. Вовремя выяснилось, что она ни в чем не виновата, в отличие от всех тех, кто ее окружал. Софья Моретти чуть не села в конце девяностых – за избиение женщины на квартире у последней. История была отвратительная, связанная с лесбийским треугольником, но виновная сторона откупилась. Потерпевшая не настаивала на возбуждении уголовного дела, видимо, не хотела размахивать грязным бельем…

Дама, завершившая список, в среду явилась на прием. Камера, установленная над дверью в гостиную, работала. Из чего явствовало, что оставаться тет-а-тет с клиенткой доктор Краузе побаивался. Впрочем, звук не шел. Я таращился в монитор на втором этаже и окуривал комнату. Дама была ощутимо в теле, особенно в части бюста, но назвать ее толстой было бы неправильно. Имелась в ней грация. Она одевалась неброско, немарко, хотя и не сказать, что дешево. Длинная юбка, строгий жакет, жесткие волосы спускались на плечи. Сессия продолжалась пятьдесят минут. Я видел в кадре лежащую на кушетке женщину, а в левом верхнем углу – размытый лик психоаналитика. Он постукивал карандашом по блокноту, поглядывал на часы. Посетительница что-то говорила, хмурилась – она не видела ни камеры, ни доктора. Постепенно лицо ее мрачнело, нещипаные брови сдвигались. Потом она села, продолжала говорить, не глядя на Краузе. Карандаш застыл, мутное око аналитика обрело осмысленность. Он явно насторожился. Продолжения не последовало. Доктор Краузе изобразил непереводимую гримасу, покосился на камеру, сунул руку под стол, и экран погас. Я пожал плечами и перебрался в Интернет.

К окончанию сессии я был на посту – в полумраке галереи второго этажа. Софья Моретти вышла из гостиной, виляя крепкими бедрами. Покосилась в черноту пролета (почему у всех такая отвратительная привычка?), направилась к двери, помахивая сумкой. Доктор Краузе ее не провожал – обычно он это делает, а потом бежит в закуток за дверью мыть руки. Хлопнула входная дверь – царица актов гражданского состояния удалилась. Я почувствовал какое-то неудобство. Скатился вниз, злорадно отмечая, что ступени начинают поскрипывать (доктор Краузе панически ненавидел скрип), стукнул в дверь из мутного стекла. Доктор молчал. Неудобство усилилось. Я распахнул дверь. Внутри никого не было. Холодок побежал по пояснице. Я вошел на цыпочках, осмотрелся. Скалился со стены абстрактный уродец, слизанный с шедевра Мунка. На стеклянном столике валялся блокнот, под столом – карандаш. Дверца бара была распахнута, внутри наблюдались разрушения. Я был уже порядком взвинчен. Вертел головой и обнаружил за шторой в глубине помещения утопленную в нишу дверь. Там я никогда не бывал и понятия не имел, что за дверью. С колотящимся сердцем я ворвался в плотно зашторенную комнатку. Помещение предназначалось для релаксации после изматывающих трудов. Неброский ковер, приглушенные тона, тумбочка с настольной «кремлевской» лампой, софа, крытая ворсистым покрывалом с абстрактной вязью. На тумбочке красовалась непочатая бутылка водки и граненый стакан (из стратегических запасов). Доктор Краузе в позе мертвеца, готового к захоронению, лежал на софе. Пятки вместе, носки врозь, руки скрещены на груди, глаза закрыты. В первое мгновение я так и подумал! Бросился к нему, он приоткрыл один глаз и недовольно проворчал: