Уильям Уилки Коллинз - Закон и женщина

– Я боюсь, что вы утомились. Вы ужасно бледны. Пойдемте, сядем там. Позвольте мне предложить вам мой флакон с солью.

Я машинально последовала за ней. Мы уселись на обломках известняка. Я как сквозь сон слышала выражения симпатии и сожаления моей болтливой хозяйки, машинально взяла флакон с солью, предложенный мне моей свекровью, продолжавшей обращаться со мной как с чужой, несмотря на то, что мое имя было уже известно ей.

Если бы я могла думать только о себе, я, вероятно, потребовала бы объяснений немедленно. Но я должна была думать о муже. Я не имела ни малейшего понятия о его отношениях с матерью. Что могла я сказать?

Между тем старая леди продолжала говорить с самым внимательным участием к моему положению. Она тоже устала, сказала она. Она провела тяжелую ночь у постели больной. Только накануне получила она телеграмму, уведомившую ее, что одна из ее сестер опасно больна. Сама она, слава Богу, все еще сильна и бодра, и она сочла своей обязанностью отправиться к сестре немедленно. К утру состояние больной улучшилось.

– Доктор уверил меня, что в данный моент опасности нет, и я вышла погулять, надеясь, что морской воздух восстановит мои силы.

Я слушала ее, понимала смысл ее слов, но была слишком смущена, чтобы поддерживать разговор. Хозяйке пришла в голову счастливая мысль, и она не замедлила заговорить.

– Вон идет какой-то джентльмен, – сказала она, указывая в сторону Ремзгейта. – Вы не в состоянии вернуться домой пешком. Не попросить ли нам его прислать извозчика из Бродстерса?

Джентльмен между тем подошел ближе.

Я и хозяйка узнали его. То был Юстас, вышедший нам навстречу, как мы условились. Неугомонная хозяйка поспешила выразить свои чувства.

– О, какое счастье, миссис Вудвил! Ведь это сам мистер Вудвил!

Я взглянула на свою свекровь. Опять имя не произвело на нее никакого впечатления. Ее зрение было слабее нашего, она еще не узнала сына, у него же, как и у нас, глаза были молодые, он узнал мать. С минуту он стоял ошеломленный, потом, не спуская с нее глаз, смертельно бледный от сдерживаемого волнения, подошел к ней.

– Вы здесь! – воскликнул он.

– Как поживаешь, Юстас? – проговорила она спокойно. – Разве ты тоже узнал, что твоя тетка заболела в Ремзгейте?

Он не ответил. Наша хозяйка, выведя из последних слов неизбежное заключение, смотрела на меня и на мою свекровь в таком изумлении, что даже ее болтливый язык был парализован. Я стояла в тревожном ожидании. Вся моя будущность зависела от следующей минуты. Если бы Юстас не представил меня матери немедленно, я стала бы презирать его.

Он не промедлил ни минуты. Он тотчас же подошел ко мне и взял мою руку.

– Знаете вы, кто эта особа? – обратился он к матери.

Она взглянула на меня с учтивым поклоном.

– Это молодая особа, которую я встретила на берегу. Она была так добра, что возвратила мне письмо, которое я обронила. Я, кажется, слышала ее имя, – сказала она, обращаясь к хозяйке. – Миссис Вудвил, не правда ли?

Муж бессознательно сжал мою руку до боли. Надо отдать ему справедливость, он объявил матери истину без малейшего колебания.

– Матушка, – сказал он спокойным тоном, – эта особа – моя жена.

Она до сих пор сидела. Теперь она медленно встала и безмолвно устремила глаза на сына. Выражение изумления, появившееся сначала на ее лице, сменилось сильнейшим негодованием и презрением.

– Жалею твою жену, – сказала она.

И с этими словами она сделала ему рукой знак, чтобы он не приближался к ней, и пошла назад одна.

Оставшись одни, мы с минуту молчали. Юстас заговорил первый.

– В силах ты идти домой пешком? – спросил он. – Не пойти ли нам в Бродстерс, чтобы вернуться в Ремзгейт по железной дороге?

Он сказал это таким спокойным тоном, как будто не случилось ничего особенного. Но глаза и губы выдали его. Они показали мне, что в глубине души он испытывал сильное страдание. Что касается меня, только что случившаяся странная сцена вместо того, чтобы лишить меня последнего мужества, укрепила мои нервы и возвратила мне самообладание. Я была бы не женщиной, если бы странное поведение матери моего мужа не оскорбило моего достоинства и не раздражило моего любопытства до крайней степени. Почему она презирала его и жалела меня? Чем объяснить то, что мое имя не произвело на нее никакого впечатления? Почему она ушла от нас с таким видом, как будто одна мысль о том, чтобы остаться с нами, была нестерпима для нее? Разгадать эти тайны было теперь главной целью моей жизни. Идти пешком? Я была в таком лихорадочном возбуждении, что могла бы дойти пешком до конца света с условием, чтобы муж шел рядом со мной и я могла бы расспрашивать его.