Уильям Уилки Коллинз - Закон и женщина

Я снова подняла голову с его груди, чтобы еще раз испытать наслаждение, видя рядом с собой его – мою жизнь, мою любовь, моего мужа.

Я прикоснулась щекой к его щеке и прошептала:

– Как я люблю тебя!

И тут сердце мое замерло. Что почувствовала я на своей щеке? Слезу!

Он все еще сидел, отвернувшись от меня. Я повернула к себе его лицо, несмотря на его сопротивление, и увидела, что глаза моего мужа в день нашей свадьбы были полны слез.

Юстасу удалось успокоить меня, но не скажу, что ему удалось рассеять мои сомнения.

Он сказал мне, что думал о контрасте между его прежней жизнью и настоящей. Горькие воспоминания о прошлом возбудили в нем сомнение, способен ли он сделать меня счастливой. Он спрашивал себя, не слишком ли поздно встретился со мной, не стал ли он уже из-за всех прошлых огорчений и неудач человеком разочарованным и разбитым. Такие мысли вызвали слезы на его глазах. Но он умоляет меня ради моей любви к нему постараться забыть об этом случае навсегда.

Я утешила, ободрила его, но по временам воспоминание об этих слезах мучило меня, и я спрашивала себя, был ли муж мой так же откровенен со мной, как я с ним.

Мы сошли с поезда в Ремзгейте.

Любимое английское побережье было пусто, сезон только что кончился. В наш план путешествия после свадьбы входила прогулка по Средиземному морю на яхте, которую предложил Юстасу один его друг. Мы оба любили море и, кроме того, вследствие обстоятельств, сопровождавших наш брак, оба желали избежать встреч с родными и знакомыми. С этой целью, обвенчавшись тайно в Лондоне, мы решили уведомить капитана яхты, чтобы он ожидал нас в Ремзгейте. Из этого порта мы могли отплыть незаметнее, чем из многолюдного порта на острове Уайте.

Прошло три дня восхитительного уединения и невыразимого счастья, три дня, которые не забудутся нами и не повторятся для нас за всю нашу жизнь.

Рано утром на четвертый день случилось обстоятельство, в сущности, ничтожное, но удивившее меня.

Я проснулась внезапно и беспричинно от глубокого безмятежного сна с чувством какого-то странного нервного беспокойства, которого никогда не испытывала прежде. В доме викария мой крепкий сон был предметом многих безобидных шуток. С той минуты, как голова моя опускалась на подушку, и до тех пор, пока не раздавался стук горничной в мою дверь, я не просыпалась никогда. Во всякое время и при всяких обстоятельствах моей жизни я спала долгим беспробудным сном ребенка.

Теперь же я проснулась без всякой определенной причины за несколько часов до моего обычного времени. Я попыталась успокоиться и заснуть опять, но сон не возвращался. Я была в таком тревожном состоянии, что не могла лежать спокойно в постели. Муж спал крепким сном возле меня. Я встала, стараясь не потревожить его, и надела блузу и туфли.

Я подошла к окну. Солнце всходило на тихое серое небо. На некоторое время великолепное зрелище успокаивающе подействовало на мои нервы, но скоро прежнее беспокойство опять овладело мной. Я начала ходить взад и вперед по комнате, но монотонное движение скоро утомило меня. Взяла книгу, но внимание мое блуждало, автор не был в силах привлечь его. Я встала и поглядела с нежностью на Юстаса, радуясь его крепкому сну. Потом я подошла опять к окну, но картина прекрасного утра не произвела на меня в этот раз никакого впечатления. Я перешла к зеркалу и взглянула на себя. Какой у меня был утомленный и болезненный вид из-за того, что я проснулась раньше времени. Я повернулась и поглядела вокруг себя, не зная, что делать. Заключение в четырех стенах комнаты начало казаться мне нестерпимым. Я отворила дверь и перешла в уборную мужа, надеясь, что перемена комнаты успокоит меня.

Первое, что бросилось мне в глаза, была его туалетная шкатулка на туалетном столе. Она была открыта.

Я вынула из одного отделения флаконы, банки, щетки, гребни, ножи и ножницы, из другого письменные принадлежности. Я понюхала банки и флаконы и тщательно вытерла их платком. Мало-помалу я совершенно опустошила шкатулку. Она была обита голубым бархатом. В одном углу я заметила тонкий голубой шнурок. Я потянула его и увидела, что доска, которую я считала дном шкатулки, была крышкой секретного отделения для писем и бумаг. В моем странном состоянии духа – капризная, праздная, любопытная – я для развлечения решилась вынуть и бумаги, как вынула все прочее.

Я нашла несколько уплаченных счетов, нисколько не интересных для меня, несколько писем, которые я, конечно, отложила в сторону, взглянув только на адреса, и в самом низу фотографический портрет, лицом вниз и с надписью на обороте. Я взглянула на надпись и прочла: