Энни Кей - Быть Мад

Мама

Я положила листок на колени. Черт знает что! Просыпаешься обычным человеком, а к обеду ты миллионерша с кучей темных пятен в прошлом. Письмо матери было не то чтобы непонятным – оно ввело меня в прострацию. Одно не оставляло сомнений…

Повинуясь бессознательному порыву, я начала безостановочно звонить, вызывая адвоката. Видимо, я напугала его: он влетел в кабинет.

– Да, мисс. Вы в порядке?

– Мои родители… как они умерли?

– Мисс… Ваша мать была убита… – он замялся.

– Скажите, пожалуйста, – проговорила я почти беззвучно.

Он опустил глаза, но сказал достаточно четко:

– Весьма вероятно – убита вашим отцом.

1 июля 1996 года

Люблю начинать новый блокнот с нового года, но и середина тоже подойдет. Прошедшие месяцы были не самыми веселыми, но мне не хочется вписывать печаль в это лето. Я обожаю лето, и мы с Эдвардом договорились, что сделаем его идеальным, лучшим из всех. Мы не станем вспоминать ничего плохого, будем просто счастливы столько, сколько сможем.

В июне Эдвард вернулся домой окончательно, и мы снова зажили, как раньше. Да, наш дом напоминает цыганский табор, но я привыкла. В конце концов, это и делает его таким замечательным.

Гай постоянно веселит нас. Наш большой дом словно вмещает шаровую молнию в его лице. И эта молния перемещается из комнаты в комнату, движется в саду и на пляже, мечется в ротонде. Разве что в Убежище его не бывает: Гай говорит, что такие, как он, самовоспламеняются в подобных местах. Шутит.

Он все время затевает пикники или, как он их называет, походы. Мы долго собираемся, а затем совсем недолго ходим по нашему саду. В итоге все устают, Гай — первым из нас. Мы доползаем на поляну или пляж, бросаем вещи, Пати бурчит что-то себе под нос, но достает еду и напитки, раскладывая их на покрывала. Иногда Гай пытается закрепить бутылку вина в воде, чтобы она охлаждалась, хотя и нес ее в специальном контейнере, но «все должно быть аутентично». У него ничего не получается, он бесится и начинает пить прямо из горла. Эдвард смеется, а от его улыбки веселее и мне.

Грегори всегда выглядит так, будто боится испачкать свои белые носки, но я-то знаю, какой он на самом деле. В детстве он был активнее всех нас. Как только сил хватало после занятий? И все же маленький зануда с годами чаще проявляется в нем. Если б нам было лет по 6, он бы достраивал замки на песке за Гаем, раскрывал бы над всеми солнечные зонтики и запрещал пить ледяную газировку. А так Гай носится по пляжу с Мад, бросив очередную песочную крепость, распивая все, что ему заблагорассудится, а Грегори осуждающе качает головой и бережно подкладывает подушки, чтобы я чувствовала себя комфортнее.

С Грегори я всегда ощущаю неловкость. В основном, потому что не говорить правды — значит тоже врать, а я ненавижу это. И хотя все вокруг находятся точно в таком же положении относительно меня (кроме Эдварда), перед Грегори мне особенно стыдно. Кажется, фишка нашей семьи в том, чтобы внушать чувство вины одним своим существованием.

Дни текут так, словно все хорошо, но я не могу делать вид, что не вижу огромной тучи надо мной. Не могу притворяться, что не чувствую ничего — физически и духовно. Как будто лапа огромного чудовища смыкает пальцы на моей шее. И она душит меня.

3 июля 1996 года

Сегодня мы все решили с Эдвардом. Так просто и легко, что теперь я, кажется, начала по-настоящему жить. Все вопросы, что висели между нами, висели над моей головой, как лампочка в комиксах, только не с отличной идеей, а наоборот — все эти вопросы рассеялись, как дым. Я снова могу ходить, не боясь споткнуться, танцевать и петь, как я хочу.

Мы с Эдвардом никогда не будем более счастливы, чем сейчас. А значит, больше и не надо. Самое эгоистичное решение в мире, но от этого не менее правильное. Мы встретились, чтобы быть друг для друга. Ничто другое не существенно. Господь простит меня. Господь простит нас обоих.

7 июля 1996 года

Лето выдалось на редкость мягким, теплым, как цвет меда, и таким же тягучим и сладким. Мы целые дни проводим с Эдвардом вместе, гуляем, поем песни, я фотографирую, он пишет. Мы уходим на пляж и подолгу лежим в тени сосен вдвоем, пока муравьи не закусывают меня до состояния «невозможно, Эдвард, а-а-а-а-а, невыносимо щекотно!» — и мы идем домой. Эдвард снимает с меня платье, босоножки с моих красных искусанных ног, и мы вместе идем в душ и любим, любим, любим друг друга везде и всегда, когда никого нет и когда этого хочется снова.