Эмиль Коста - Хорошо в деревне летом

Наконец Кузьминична размашисто перекрестилась и шагнула вперед. По-мышиному пискнула, когда воды сомкнулись вокруг могучих бедер, но мужественно пошла дальше, на глубину. Летом здесь по грудь, а сейчас – кто проверял?

Остальные купальщики тоже воспряли духом и полезли в воду. Помельче, по шажочку, по коленку – но лезли.

– У-уух! – Кузьминична рассекла пудовым бюстом водную гладь, мощным гребком бросила тело вперед.

Волны плеснули на края проруби, все вспенилось, вспузырилось – и на поверхность буйком выскочил еще один купальщик. Он не мерз, не баламутил воду руками и ногами, вообще не двигался, только глядел перед собой широко раскрытыми бледными глазами.

И ведь прямо перед бабой вынырнул, будто предупреждает: вот, мол, глубоко тут, поворачивай!

Она с разгону едва не поцеловалась с утопленником, но тут же замолотила руками по воде, закипятила реку еще пуще, заголосила:

– Бля… бль… блюди! Васька убился!

Наверняка хотела по матушке, да ведь святой праздник и народ кругом…

– Утопился! – вопила Кузьминична, отступая к спасительным мосткам.

Там уже суетились другие купальщики – скользя, спотыкаясь и сбивая коленки, спешили прочь из воды. У края проруби подпрыгивал от возбуждения Кешка Мурашов с большущим полотенцем в руках. Общими усилиями бабу вытащили из ледяной воды на мороз, отчего она разоралась еще громче.

Утопленник, оставшись в одиночестве, прислонился к краю проруби, будто хотел отдохнуть. Вид у него и вправду был усталый.

– Ну-ну, Лизонька, хватит, – Кешка с внезапной нежностью укутал жену в полотенце, натянул ей на ноги растоптанные боты и повел подальше от места трагедии, к костру. Остальные купальщики, крестясь и перешептываясь, тоже потянулись в тепло; у проруби остались самые стойкие селяне и Шериф. В суете он куда-то незаметно задевал окурок. Руки по-прежнему держал в карманах.

– Потерпевший ругался с кем-нибудь последнее время? – участковый обвел подозрительным взглядом присутствующих.

– Вроде нет.

– Все хорошо у него было, – выдавил Иван Ильич. – Мы вчера виделись. Вел себя спокойно, вечером сюда собирался, работу заканчивать.

– Суицид, значит, – констатировал Шериф. – Надо извлечь тело из воды.

– Тебе надо – ты и извлекай, – сострил кто-то из толпы.

Даже Петр стоял на месте с видом оглушенной рыбы. «Да идите вы!» – мысленно сказал Иван Ильич и первым шагнул к проруби.

Он ухватился за мокрый и уже вставший от мороза колом воротник свитера, одним рывком вытащил утопленника из воды и уложил на лед. Все это – молча, стараясь не смотреть в глаза тому, что еще вчера было Василием. Кто-то тут же прикрыл тело одеялом. Иван Ильич развернулся и пошел было к костру, да Петр тронул за плечо:

– Спасибо, Вань.

«И ты иди!» – чуть было не ответил он. Но вовремя опомнился.

Шериф засунул руки поглубже в карманы и заявил:

– Скорую за телом пришлю из райцентра, но это не раньше, чем к вечеру.

– Как это – не раньше? Что ж он, тут будет лежать? – возмутился Иван Ильич.

– Зачем тут? Можно в сарайку какую перетащить – дай мужикам на бутылку и дело с концом. Не на своей же машине мне его везти!

– На моей можно, – сурово ответил Петр. – Сейчас подгоню и кому надо на бутылку дам.

Иван Ильич мотнул головой и сказал:

– Никому не надо. Так поможем, не чужие.

Петр зашагал в сторону хутора, где жили Мурашовы и Бондари. Все мигом утратили интерес к происходящему и двинулись к костру. Иван Ильич тоже отошел погреться, оставив Василия в одиночестве на краю проруби.

Кузьминична, вытирая слезы – или речную воду – со щек, рассказывала односельчанам подробности встречи с покойником:

– Я, стал быть, гребу, а он как выскочит – и прям в глаза так: зырк! Думала, сама помру там же. Ну, Васька, ну, учудил! Сам ведь прорубь мастрячил, а оно вон зачем…

– Сам себе могилу… прорубил, – изрек Мурашов, затягиваясь папироской.

Жена в сердцах замахнулась на него.

– Поостри мне тут! Людей бы постыдился…

– Ну, будет тебе, Лиза, – примирительно сказала тетя Зоя, по старой памяти называвшая прежних учеников по именам. – Не время ссориться: человек погиб.

– Хороший человек, – добавил Иван Ильич.

– Дрянь, – обронил Мурашов.

Едва не уронив полотенце, Кузьминична отвесила мужу воспитательную затрещину. Тот с философским выражением лица оглядел дымящийся на снегу окурок и снова полез в карман за папиросами. Кузьминична же, возмущенная непробиваемостью супруга, добавила: