Ах, какая судьбе приправа!
Далеко ль умирал и я?
А теперь от такой отравы
Друг лишился бессмертия.
Незавидная это доля
Чувством заживо погибать.
Знать, есть свыше такая воля,
Чтоб единственной все отдать.
Хорошо от любви свободным
Не зализывать горьких ран,
А пропасть в позолоте кленов
Одиночеством в стельку пьян.
Где рябин ледяное пламя
Выжжет синь безответных глаз,
Что у сердца хранил годами,
Надсаждая его не раз.
Так что плачь. В привкус плачь, бедняга.
Я ведь тоже в кленовом плену
Отрыдал расставанью сагу,
Неутешную лья слезу.
Для кого-то любовь утеха,
А иному опасный зверь.
Верный, плачь, если не до смеха,
Что не в ту постучался дверь.
На листопаде
Каштаны Ейска – детства след,
Нестойкий оттиск на бумаге.
Проткнул цветущих яблонь плед
Усохший прут корявой шпагой.
Обило ветром лепестки.
Сном легким юность пролетела,
Где в кровь царапал о кусты
Вином расшатанное тело.
И не забыть такую блажь.
И болен ею в снах тягучих.
Как жаль, что прикорнувший страж
Заколот был под старой грушей.
Алупка. Сонная луна.
Ныряют звезды в кипарисы.
На камне девочка. Одна.
Обиду льет на волн ирисы.
Байкал. Прозрачная вода,
Как будто ангеловы слезы.
Тоску я осыпал туда
В остервенелые морозы.
Приморья пагубная мга,
Владивостокие туманы.
Там женщина одна лгала,
А я любил ее обманы.
И вот на финишной прямой
Дальневосточные закорки,
Где сопок абрис голубой
И диких яблонь цвет нестойкий.
Где спит саранковая блажь
На звоннице пичуг певучих.
И я один им вой и страж
На листопаде дней нелучших.
По осеннему Ейску
Ейск. От скуки слоняюсь без дела.
Осень грустным каштанам срывает листву.
Сердце чуткое, ты ль отзвенело,
Гулким боем лаская вдову?
Я окликнул ее со спины,
Зацепившись дурацким вопросом.
Ветер листьев вздымал буруны,
Дождь швырялся остуженным просом.
Что-то мямлил – в ответ пара слов.
Непогода нам кров подарила .
Не был стыд к этой встрече суров,
И упорством вдова не струила.
Сколько брошенок я поизмял,
Сколько выпил тепла одиноких…
А на эту простушку запал,
На глазах поскользнувшись глубоких.
Пламень губ ли, в осу тонкий стан,
Может, голос с тоскою певучей
Окунали в смертельный дурман.
Или ангел сошел невезучий.
Так слонялся, про все позабыв,
Извлекая из листьев шуршаших
Стон застывшей короткой мольбы
На слезинках безвольно дрожащих.
И тонул в дымке ласковых глаз.
Обмирал, трепет рук вспоминая.
Тем в потемках и брел, всякий раз
В блюдца луж ненароком влезая.
И с гордыней незримый вёл бой -
Болен проигрыш ни за копейку.
Так, бесславно убитый вдовой,
И бродил по осеннему Ейску.
Неупокоён
Все! Не верю в Бога – с этим точка.
И смиренным не желаю быть.
Даже если станет плохо очень,
Зельем лжи теперь не опоить.
Пусть взасос того целует робость,
Кто голубит розовый обман.
Только я, излазив эту пропасть,
И полушки за нее не дам.
Позови неведомые дали,
В спину кликни буйный травостой;
Им не пробудить души усталой,
Не нарушить сердца мерный бой.
Не заманит плакать под иконы
Ладан и мерцание свечей;
Не смогли упорные поклоны
Смыть туман обманутых очей.
Не нашел в молитвах исцеленья.
Сердцем сладкой щеми не обрел:
Жизнь ли, иль размытое виденье
Сном недолгим промелькнуло в нем?
Горько жить бесценною утерей,
Хоть она чарующий обман.
Долго верил, а теперь не верю.
Искушений одолел дурман.
Может быть за то и буду проклят;
Наказанье свыше – благодать.
Покаяньем больше не промокну,
И враньем уже не обуздать.
Не пугают роковые мысли:
Оступился, что брести назад.
Ладится к виску прощальный выстрел,
И, как будто, этим звонко рад.
Нет покоя… Жгут нутро сомненья.
Снится ангел с золотым копьем;
В Бога верил без упокоенья
И без Бога неупокоен.
Никогда я известен не был
Сочинять – роковое дело:
Сдуру влип, зашибет молва.
Никогда я известным не был
И никто не любил меня.
Пусть горел. Это все пустое.
Не далось синих глаз увлечь.
Но хранил сердцу дорогое,
Грезил светом желанных встреч.
Далеко, ведь, не самый, лучший
И, похоже, плох, как поэт.
На морозах сгубил колючих
Я души запоздалый цвет.
Россыпь клюквенная сгорела
В заметенной снегами груди.
Читать дальше