Светлана Рощина - Случайная жертва [litres самиздат]

– А если Вы ошибаетесь? – недоверчиво спросил в ответ адвокат.

– В таком случае, у нас есть ещё сто семьдесят два подозреваемых и целых пять дней до апелляционного слушания, чтобы попытаться найти таинственного убийцу Агея Абрамова и Полины Плещеевой, – невозмутимо ответил наш герой.

– Не смешно! – без тени иронии ответил адвокат.

Прошло два дня. За всё это время практически ничего не случилось. Даже наши герои не общались между собой, потому что понимали, что сделать что-либо существенное за тот короткий срок, который оставался до апелляционного слушания, практически невозможно. Каждый надеялся на чудо. На то, что кто-то из тех лиц, с кем они общались за последние дни, вдруг проявит совесть и расскажет то, что поможет Вячеславу Ратникову выйти на свободу. И вот спустя два дня Тимофей Савельевич прочёл на своём телефоне новое сообщение от адвоката следующего содержания: «Полковник желает с нами поговорить. Завтра с утра просит приехать к нему на дачу. Вы сможете?». И наш герой тут же ответил: «Конечно, смогу. Во сколько встречаемся?».

Договорившись о времени встречи, Тимофей Савельевич, довольный подобным поворотом дел, лёг спать, заранее предчувствуя, что завтра наступит перелом в этом таинственном деле и он наконец-то узнает правду о том, что же случилось год назад с Агеем Абрамовым и Полиной Плещеевой.

В этот раз перед Сергеем Эдуардовичем и Тимофеем Савельевичем предстал отнюдь не бравый полковник на пенсии, а измученный старик с потухшим взглядом и огромными синяками под глазами, свидетельствовавшими о бессонной ночи. Без лишних слов он провёл гостей к себе в дом и даже предложил выпить, и вовсе не квас. Но наши герои отказались. Тогда полковник провёл своих посетителей в просторную и светлую гостиную, предложил занимать места, после чего, словно обессилев, тяжело опустился в кресло. Струбчевский молчал, и наши герои не торопили его. И лишь спустя пять, а может десять минут, полковник заговорил.

– После вашего отъезда у меня была серьёзная беседа с дочерью. Признаюсь, я не поверил вам и собирался выбросить из головы всё, что вы мне наговорили про мою Наташку. И на какое-то время мне это удалось. Но затем против собственной воли я начал анализировать поведение дочери и как будто увидел её другими глазами. То, что раньше казалось мне излишней эмоциональностью и восприимчивостью, свойственной юности, теперь вдруг пробудило во мне опасения. Понимаете, – будто нехотя произнёс Владимир Константинович, тяжело наклонив голову, – у матери Натальи тоже бывали приступы. Из-за какого-нибудь пустяка, например, если я слишком рано, по её мнению, поднялся из-за обеденного стола или повернул чайник носиком не в ту сторону, она вдруг становилась сама не своя и начинала кричать, бить посуду, ругаться грязными словами. И я совершенно не мог её успокоить. Но у Эли это началось не в юности, нет. А с возрастом, где-то после сорока. Скандалы и упрёки на пустом месте. Внезапные вспышки ревности, если я вдруг случайно улыбался симпатичной продавщице в магазине или отпускал в её адрес какую-нибудь шутку. И мне это было неприятно. Я старался больше времени проводить на работе и, наверное, упустил тот момент, когда всё это перешло в болезнь.

Тут Владимир Константинович замолчал, и никто не пытался прервать это молчание. Лишь спустя пару минут, когда под грузом неприятных воспоминаний полковник совсем поник духом, адвокат сказал:

– Никто не догадывался о проблемах, которые были у Вас дома.

– Об этом я постарался! – подтвердил Струбчевский. – Никогда не выносил сор из избы, а на людях Эля всегда старалась держать себя в руках. И хотя официальной причиной её смерти является сердечный приступ, на самом деле она умерла после приёма кардиотоксина. Как Вы знаете, – проговорил Струбчевский, обращаясь скорее к Парамонову, чем к другому своему гостю, – по образованию Эля была химиком, преподавала химию в школе. Но потом ушла по состоянию здоровья. Но пока она работала, пока находилась на людях, ей удавалось справляться со своей болезнью. А когда она оказалась предоставлена сама себе и была вынуждена проводить целые дни дома, её состояние усугубилось. Стоило мне войти в дом, как она тут же устраивала скандал, обвиняя меня во всех смертных грехах и постоянно угрожая покончить с собой, если я вздумаю уйти от неё. Я не думал, что она говорила серьёзно. Если бы я только знал, что у неё на уме, то сразу же отвёл бы её к врачу! Но я этого не сделал и до сих пор корю себя за это!