Димитрис Хадзис - Детектив

И наш маленький город разросся за это время. Старый винный погребок, куда заходил Тудасюдас, снесли, и там высится трехэтажное здание из цемента и бетона — городская гостиница. На маленькой площади сняли плиты и залили ее асфальтом. Исчез бесследно колодец; там теперь несколько деревьев, успевших уже разрастись, и две-три скамейки — зеленый островок в центре площади.

Из старых построек на этой площади остался только домик Деспины, ее отцовский дом, и он стоит до сих пор, а она после замужества продолжает жить в нем.

Вот уже пятнадцать лет, как Фодоракис не проходил по площади. Если он оказывался поблизости, то шел в обход, сворачивал в сторону, чтобы не проходить по ней.

Сегодня вечером он прошел там, сам того не желая; задумался, шагая по улице, и вдруг обнаружил, что очутился на площади. Он быстро осмотрелся. Первым его побуждением было уйти, убежать оттуда. Уже поздно, за полночь, городок спит, нет никого на улицах, дом Деспины заперт — к чему прятаться? Он стоит, смотрит по сторонам. Ясная летняя ночь. Маленькая площадь таинственно сверкает в ночном свете. Он отступает назад к зеленому островку и стоит под деревьями. Все молчит, все застыло. Ему кажется, что это сон. Здесь словно в театре, дома вокруг ненастоящие — декорации, намалеванные красной и синей краской. Дом Деспины прямо перед ним. Налево, там, где теперь трехэтажное здание, находился винный погребок, куда заходил Тудасюдас. Плиты в такие ночи, наверное, прежде белели и сверкали, как мраморные, как во дворце. Все словно в театре. И тишина. Вот-вот начнется представление.

И вот… Тудасюдас выходит из своего винного погребка. В такую ночь он упал в колодец. Это записано в тетради. И тогда было полнолуние, сияла круглая луна — настоящая иллюминация. В одиннадцать часов, как всегда. Пьяный, как всегда, ни чуточки больше. Идет, петляя, покачивается на ходу и, кажется, очень доволен. Проходит по площади. Вот он у колодца. Колодец был здесь, именно здесь, где стоит сейчас Фодоракис, под этой скамейкой. Тудасюдас остановился тогда там, у колодца, полюбоваться волшебством ночи… На этом обрывалась запись в тетради Фодоракиса…

Опять видение.

В тиши ночи быстрые легкие шаги, они все приближаются, дробный гулкий стук по тротуару. Женщина. Это Деспина Димули. Как раз двадцать минут двенадцатого она возвращалась с тетушкиных именин. Двадцать минут двенадцатого, он помнит это прекрасно.

Еще одна запись в тетради.

На допрос Деспину не вызывали, не знали, что она видела, как Тудасюдас стоял у колодца. Но Фодоракису она потом сказала, и он внес это тоже в тетрадь, но не придал значения, не думал тогда, что это имеет связь с делом, ему и в голову не пришло, что это могло иметь связь.

— Я увидела тень. Кто-то стоял у колодца, — сказала ему тогда Деспина. — Я решила, что это ты.

Нет, это был не он.

— А почему это был не ты? Я любила тебя, и ты это знал. Меня ничуть не огорчало, что ты не получил места регистратора. Я была бедна.

Запись обрывается…

Это Тудасюдас стоял там, у колодца, в такую же волшебную ночь, как сегодня. Стоял, слышал приближавшиеся шаги. Остался там, чтобы увидеть женщину. Вскоре она появилась в углу сцены, прошла перед домами, высокая, стройная, такая была тогда Деспина — словно видение в лунном свете. Она вошла в дом. На верхнем этаже справа, в комнате, где она спала, засветилось окно. Тень девушки мелькала в комнате, несколько раз падала на окно. Тудасюдас все стоял. Стоял и радовался, когда видел эту тень, ждал, чтобы она снова упала на окно.

Фодоракис улыбнулся. Вот в чем была связь. Вот почему Тудасюдас стоял там, вот на что смотрел.

Опять запись в тетради.

— Я погасила свет, — рассказывала Деспина, — и выглянула из-за занавески осторожно, чтобы никто меня не заметил. Он все еще был там, стоял, никуда не уходил. Я выглянула еще раз. Мне хотелось, чтобы это был ты…

На этом кончилась запись — пятнадцать лет назад. На этом кончилась, оборвалась и жизнь Фодоракиса. Он смотрит по сторонам: видения растаяли в холодном лунном свете. Все вокруг стало совершенно чужим. Представление кончилось, исчезли декорации, плиты, мраморный дворец, здесь нет ни души. Нет уже света в том окне, и незачем ему стоять и дожидаться, чтобы промелькнула тень. Нет уже никакой Деспины в том доме, в этом городе, нет нигде. У него вырывается глухое, сдавленное рыдание, сдерживаемое пятнадцать лет, он шепчет:

— Деспина…

Закрыв лицо руками, отворачивается, тяжело опускается на скамейку — чтобы выплакаться. Сиденье скрипит под его тяжестью — и вдруг Фодоракис вскакивает, потрясенный, растерянный. Он забывает о своем горе; рыдания замирают у него в груди, не успев вырваться. Мысль начинает работать необыкновенно четко, он мгновенно переносится в прошлое, снова и снова возвращается к прошлому. Потом мысль останавливается, точно механизм, настроенный на скрип скамейки. А дальше — дальше уже нет ничего.