Эмиль Габорио - Дело № 113

Фовель был так поражен, точно его неожиданно ударили обухом по голове. Все его мысли смешались, точно осенние листья под ураганом.

Ему показалось, что сразу наступили сумерки и что какое-то мертвенное оцепенение вдруг парализовало весь его ум.

— Какой позор! — воскликнул он. — Какая мерзость!..

И, скомкав проклятое письмо, он бросил его в камин, в котором уже погас огонь.

— Не желаю о нем думать! — пробормотал он. — Только загрязнишь этой гадостью свою душу…

И, облокотившись на бюро, он стал думать, напрасно стараясь возвратить себе прежнее спокойствие и ясность души.

— А что, если это правда?

И он стиснул от злости зубы.

— Только бы узнать, кто это писал, — проговорил он. — Попадись-ка он мне!..

Он встал, подошел к камину и взял из него роковое письмо. Он расправил его, развернул и положил перед собою на бюро.

«Это, наверное, написал кто-нибудь из приказчиков, — подумал он, — кто-нибудь, обойденный мною в прибавке или в личном расположении».

И он мысленно перебрал всех своих приказчиков, но ни один их них не был способен на такую низкую месть.

Тогда ему пришло на ум поглядеть на почтовый штемпель. Он разыскал конверт и оглядел его.

«Улица Кардинала Лемуана» стояло на штемпеле.

Но и эта подробность ему ничего не открыла.

Не обращать внимания на это письмо, бросить его в огонь, сжечь… Но огонь уничтожит эту бумагу, а вместо нее все-таки останется сомнение, которое подобно самому тонкому яду проникнет до глубины души, осквернит ее и нарушит даже самую святую, самую твердую веру.

И на душе навсегда останется осадок.

Заподозренная жена, хотя бы даже и несправедливо, — уже не жена. Ей уже не будешь верить как самому себе. И Фовель почувствовал, что доверие его к жене, такое твердое всего только несколько минут тому назад, поколебалось.

— Нет! — воскликнул он. — Я больше не могу выносить этой пытки? Пойду и покажу это письмо жене!

Он было поднялся, но страшная мысль, более жгучая, чем раскаленное железо, пригвоздила его к креслу.

— Но правда ли это? — проговорил он. — А что, если меня низко надувают? Сказав обо всем жене, я дам ей возможность принять свои меры, я лишу себя последнего средства напасть на следы и узнать всю правду.

И случилось именно так, как предполагал Вердюре. «Если Фовель, — сказал он, — не уступит первому моменту, если он подумает, то у нас еще остается время».

И после долгих и мучительных размышлений банкир решил, что он будет наблюдать за женой.

Ведь к его услугам такое простое средство убедиться в истине! Ему пишут, что бриллианты его жены снесены в ломбард. Стоит только убедиться в справедливости этого сообщения. Если письмо лжет в этом пункте, то, значит, оно лжет и во всем остальном. А что, если все это окажется правдой?…

Позвали завтракать. За столом он употребил все свои усилия, чтобы не затевать об этом разговора с женой. Он много болтал, рассказывал разные истории, стараясь этим отвлечь от нее свое внимание. Но и во время разговора его не оставляла мысль тайком порыться в ящиках у жены. Эта мысль так овладела им, что он не мог удержаться и спросил ее, думает ли она сегодня куда-нибудь уезжать?

— Да, — отвечала она. — Погода плохая, но нам с Мадленой необходимо отправиться по делам.

— В котором часу?

— Сейчас же после завтрака.

Он глубоко вздохнул; точно тяжесть свалилась у него с души.

Завтрак окончился, он закурил сигару, но уже не оставался более в столовой, как обыкновенно, а под предлогом работы ушел к себе в кабинет.

Через полчаса, которые показались ему целой вечностью, донесся до него стук кареты, поданной к крыльцу. Вот вышли госпожа Фовель и Мадлена и укатили.

И не в состоянии более сдерживать себя, он бросился в комнату жены и открыл ящик, в котором хранились ее драгоценности.

Многих футляров недоставало вовсе, многие оказались пусты.

Анонимное письмо говорило правду.

— Нет, — забормотал он, — нет, это невозможно!

Несомненно, госпожа Фовель стала класть свои драгоценности в какое-нибудь другое место, быть может, она отдала их переделать или поправить?

И тут ему пришел на ум бал у Жандидье. Суетный, он спросил у своей жены:

— Почему ты не надела бриллианты?

Она весело отвечала:

— Для чего? Они уже известны всем. Напротив, без них я буду еще заметнее. Наконец, они не идут к этому костюму…

Да, она сказала это ему тогда, нисколько не смутившись, даже не покраснев, без малейшей дрожи в голосе. Какое бесстыдство! Какая испорченность скрывается под этой личиной невинности, которую она корчит уже двадцать лет их совместной жизни! Но вдруг ему засветился луч надежды.