Николай Животов - Убийца

– Вы правы. Но что же, что теперь делать?

– Поезжайте сегодня же к Густерину и посоветуйтесь, а теперь пойдем к нашим больным. Они, кажется, угадывают истину. Не лучше ли сказать им, уверив, что на след Макарки напали.

– Как хотите, не повредить бы только.

Они вошли в палату. Ганя сидела на кровати и держала руку отца, из глаз которого текли слезы. Старик тревожно смотрел на дочь и мычал что-то, тщетно стараясь произнести фразу. Ганя успокаивала его.

– Папенька, только бы нам скорее встать и вернуться домой! Макарка… он ведь сам сказал, что он Макарка! Он не может войти больше в наш дом! Я клянусь вам, что чувствую себя совсем здоровой и вам нечего беспокоиться.

– Что это? Слезы, – воскликнул вошедший Павлов, – ради бога, Тимофей Тимофеевич, что с вами? Чего вы волнуетесь? Разве я не подле вас? Разве вы не благословили вашу дочь на брак со мной? Остальное уже мое дело! Если я сумел освободить вашу дочь, когда она принадлежала другому, то сумею отстоять свою невесту! Неужели вы не верите мне?!

Старик замигал. Павлов приложил голову к его груди: сердце учащенно билось.

– Скажите нам всю правду, – произнесла Ганя, – что случилось? Папенька хуже будет тревожиться!

– Извольте. Макарка выскочил на Горячее поле, и его теперь травят там, как тигра или льва. Он отбивается кинжалами, прячется в кочках, но его все равно поймают: живым или мертвым – это, надеюсь, для нас безразлично! Вот и все. Степанов советует прямо подстрелить его, но судебные власти хотят взять его во что бы то ни стало живым! Клянусь вам, что я говорю правду и тревожиться нам нечего! Не жаль ведь вам, если бы его и убили? Вот вдова, которая не станет оплакивать смерть мужа! Правда, Ганя? Ну, дайте мне вашу руку! Успокоились?

Старик, видимо, стал спокойнее и закрыл глаза. Из груди его вырвался протяжный стон.

– Боже, хоть бы он скорее начал говорить, – произнес Степанов.

– Доктор говорит, – заметила Ганя, – что через две недели он встанет, если в болезни не произойдет ухудшения. Ему предписан полный покой, а он вот взволновался.

– И взволновался без причины, – добавил Павлов, – теперь все кончено, и Макарка не опасен нам более! Слава богу, пережили все, что нам суждено было! Ганя, верите ли вы, что мы будем счастливы? Верите ли вы мне?

– Я верю вам, Дмитрий Ильич, и не могу даже выразить, как я признательна вам за все, за все, но… будете ли вы со мной счастливы – это одному Богу известно! Я ведь не та уже, что была до знакомства с Макаркой. Я постарела, изменилась, здоровье и силы надорваны; я чувствую себя инвалидом.

– Ганя, зачем вы это повторяете мне в сотый раз? Вы так огорчаете меня! Неужели же я не понимаю, что все-таки вы лучше и моложе меня, выше душой и сердцем! Ганя, вы после Макарки стали еще драгоценнее! Эта страшная школа превратила вас в женщину закаленную, тогда как раньше вы были дитя своенравное, капризное, избалованное, изнеженное! Правда? – Павлов говорил с жаром, с увлечением и любовался осунувшимся, похудевшим, но все-таки прекрасным личиком молодой страдалицы. Ганя заметно хорошела с тех пор, как перешла к отцу, и ей оставалось только пополнеть, вернуть прежний румянец, чтобы опять сделаться красавицей.

Степанов должен был ехать в сыскную полицию, но ему не хотелось расставаться с друзьями, и он тянул время.

Старик долго лежал с закрытыми глазами, открывая их на минуту, чтобы посмотреть на присутствующих. Бледное, как полотно, обрамленное седыми как лунь волосами, морщинистое лицо старика походило на лик мученика. Все с благоговением смотрели на него, и каждый в душе боялся.

– Не умер ли он уже?

Павлов тихонько вышел и велел пригласить доктора. Все замолчали.

Через несколько минут вошел врач. Он сразу увидел, что произошло что-то неожиданное, и с укоризной посмотрел на Павлова.

– Я просил ведь вас не впускать посторонних и не нарушать покоя.

– Это наши близкие. Посторонних никого не бывает. Ради бога, доктор…

Старик открыл глаза и имел спокойный вид. Доктор пощупал пульс, приложил руку к голове, послушал сердце.

– Я не вижу перемены к худшему. Напротив, пульс ровнее, и сердце бьется сильнее. Чего вы испугались? Кормили хорошо?

– Да, больной выпил бульон с аппетитом.

– Опасности нет, только, повторяю, не беспокойте его. Всего лучше дайте ему уснуть.

– Я ухожу, ухожу, – произнес Степанов и стал прощаться. Павлов вышел его проводить.

– Нам нельзя здесь встречаться, а мне хочется знать все, что происходит, следить. Пожалуйста, Николай Гаврилович, заходите в контору и говорите, чтобы меня вызвали к доктору. Меня часто вызывают, и они не догадываются. Только давайте мне знать по возможности каждый день. Вы понимаете ведь, в каком я положении!