Глэдис Митчелл - Дьявол из Саксон-Уолл. Поспеши, смерть! [сборник]

— Вижу. Давайте не будем об этом говорить. Я хочу вам кое-что показать. Идите за мной.

Он взял свечу и направился к задней двери. Заслонив ладонью огонек свечи — хотя ночь была тихой, — дворецкий прошел через двор к небольшой кладовой, где стоял насос, и, войдя внутрь, поставил свечу на полку. Затем приблизился к большому медному котлу и поднял крышку.

— Посветите сюда, пожалуйста, — попросил он.

Джонс взял подсвечник и поднес его к темной щели. Он заглянул под крышку. На дне огромного сосуда блеснуло что-то синее. Нао засунул туда свои желтые руки и начал вытаскивать один за другим крупные куски стекла, полыхавшие, словно радуга, лазурной синевой, изумрудной зеленью, золотом и пурпуром.

— Это и есть окно-розетка? — спросил писатель.

— Да, квадрифолий, мистер Джонс. Мистер Хэллем один забрался наверх и вытащил это прекрасное окно. Вырезал алмазом каждый кусок, сложил в подвешенную на руке корзину, спустил вниз и спрятал на дне котла, взяв с меня клятву, что если что-нибудь случится, я отдам его вам.

Он уложил стекло в корзину и улыбнулся озадаченному Джонсу.

— Но как вы об этом узнали?

— Я следил за ним, — спокойно ответил Нао. — И надеялся, что он не упадет. Викарий забрался на церковную башню, мистер Джонс, и это было поздно ночью.

— Он воспользовался лестницей?

— Нет, вскарабкался прямо по стене. Очень высоко.

— Невероятно.

— Да, мистер Джонс. Очень опасно. Он постоянно бормотал, что осталось мало церквей тринадцатого века, где есть розетки с нетронутыми стеклами. Да, да!

Джонс понес корзину к выходу, а Нао опустил крышку и взял подсвечник. Прежде чем они вернулись в кухню, писатель спросил:

— Мистер Хэллем знает, что вы его видели, Нао?

— Да.

— Вот как? И что он вам сказал?

— Он аккуратно уложил стекло в котел и стал мыть руки, а я качал воду насосом. И он спросил: «Который час»? — а я ответил, что далеко за полночь. Тогда он добавил: «Это заняло у меня более часа».

— А что у вас с этой лягушачьей чумой?

Джонс впервые заметил на лице японца нечто похожее на волнение.

— Проклятая старуха! — воскликнул Нао. — Все произошло, когда викарий карабкался на башню. Она явилась к колодцу и вывалила в него полный мешок лягушек! Да, так оно и было! Я сам видел.

— Боже милостивый! И когда это случилось?

— В пять минут двенадцатого. Я ей много тогда чего наговорил.

— Долго она пробыла здесь?

— Когда старуха меня услышала и заговорила со мной, было двадцать минут двенадцатого. Мы стояли в церковном дворике. Неподходящее место, чтобы беседовать с полоумной ведьмой о мешке с лягушками! Потом я заставил ее собрать все, что она принесла, и выпроводил со двора.

— Во сколько она от вас ушла?

— Перед тем, как викарий спустился с башни.

— Очень странно, — пробормотал Джонс и добавил: — Интересно, что она делала тут сегодня вечером?

Японец покачал головой.

— Попалась бы она мне здесь вечером или когда-нибудь еще, — сказал он тихо, но таким тоном, что у Джонса пробежали мурашки по спине.

У писателя было богатое воображение, и от этих ноток в голосе на него дохнуло целыми веками жестокости. Он так задумался, что пропустил поворот к своему дому, миновал «Долговязого парня» и опомнился лишь на развилке, в пяти минутах ходьбы от дома Миддлтонов. Ему пришло в голову, что тело Миддлтона еще, возможно, не убрали, и внезапный приступ любопытства заставил его проследовать дальше, открыть садовые ворота и подняться по дорожке к дому.

Джонс был готов к тому, что двор забаррикадирован, а дверь заколочена гвоздями. Его не удивило бы и множество зевак, заглядывающих в комнаты через окна в первом этаже. Он даже допускал встречу с полицейским, которому запретили пропускать на территорию посторонних. Единственное, чего он никак не ожидал, — это сильный, резкий и неожиданный удар, обрушившийся на его голову в тот момент, когда он огибал угол здания.

Его пронзила острая боль, сверкнувшая перед глазами, как лезвие меча. Потом — падение и темнота.

Следующее, что запомнил Джонс: он лежит в собственной постели с раскалывающейся головой, на него с добродушным упреком смотрит доктор, а рядом в его лучшем кресле, пестрая, как попугай, и зубастая, как аллигатор, восседает миссис Брэдли.