Николай Слободской - Пророчица

Где она закончила свои дни? А, может, и жива до сих пор — кто знает? Она, появившись на сцене на краткий миг, сыграла свою — эпизодическую, но давшую название всей этой истории — роль, после чего опять исчезла, и следы ее затерлись и растворились во времени и пространстве. Невольно кажется, что бедная дурочка только для того и появилась на свет, а вся ее небогатая событиями жизнь была лишь подготовкой к блистательному выступлению с ее кульминационной «кровавой арией».

Когда Симон в первом часу ночи (уже было темно) осторожно влез в жигуновское окно, хозяин был в комнате один — Вера Игнатьевна уже отправилась спать, — и разговор между ним и его ночным гостем был по необходимости откровенным. «Золотишко у меня, чтоб ты знал, после одного дела, мокрое оно — золотишко-то, — открыл карты Жигунов, — прибил я одного нэпмана да и жену его заодно. Может, слышал, Сатуновский такой?.. Его этот дом был — тогда это много шуму наделало. Ну вот. А я уже тогда здесь жил, в дворниках у него. Потаскали меня, потаскали, но ничего предъявить не смогли — так всё и затихло. Тридцать лет с гаком никто не вспоминал, а тут вдруг…» И Афанасий подробно рассказал своему, начавшему всё больше паниковать подельнику о том, как Антон привел Матрену, как выдавал ее за свою тетю, как она заголосила, и как он сам обомлел, узнавши ее в ту секунду. «Пронюхал что-то пацан, что-то надыбал. Доказать-то он ничего не сможет, но, ты сам посуди, если начнут трясти и что-то найдут, мне, понятно, крышка, но и ты ведь в стороне не останешься — всё выплывет. А сейчас за золотишко — вышкой пахнет, чего там говорить. Так что вместе нам надо что-то решать и делать, да побыстрее. Я бы, конечно, отдал пацану, что он запросит — шкура дороже, но, ты же понимаешь, этим не кончится. Сволочь, как он пронюхал? Если он начнет подъезжать — а он начнет, откладывать не будет, для того всё и задумано, — я ему отказывать не буду: пообещаю, что мы с ним поделимся. Но решать надо без проволочек — чтобы раз и навсегда замолчал. Ты, Симон, головастый, вот и думай, как это всё обделать, чтобы без шуму и чтобы под подозрение нам не попасть».

Симон признавался, что, слушая эти откровения Жигунова, он чуть не свалился без чувств со стула, — его чистая, можно сказать, интеллигентная и высокодоходная работа с червонцами внезапно превратилась в кровавую бойню (он помнил громкое дело Сатуновских), которой не предвиделось конца и из которой для него лично был единственный выход — смерть. Либо вышка , если поймают, либо — если удастся справиться с Антоном — Жигунов пришьет : не в его интересах оставлять в живых подельника при таких обстоятельствах, а терять ему уже нечего. Симона охватила паника и дикая злоба на своего бывшего дружбана и компаньона: «Подвел меня под расстрел, гад!» И тут же мелькнула мысль: «Выбора нет — или он меня, или я его» . А в следующую минуту Жигунов, получив по голове тяжелой пепельницей, уже лежал у стола без движения. Когда с самым страшным было покончено, Симон тщательнейшим образом обыскал комнаты — надо было непременно найти червонцы ( здесь они, в доме, где же им быть ), чтобы на следствии слово золото даже не прозвучало и не навело на мысль о зубных протезах. Это ему удалось, но провозился он очень долго — уже рассветало. Надо было уходить, однако оставалась нерешенная проблема с «пацаном». Хорошо бы покончить с ней сейчас же — Симона теперь уже ничто не могло остановить, он уже перешел черту, и отступать ему было некуда, — но как это сделать? Для этого предстояло как-то проникнуть без шума и драки в комнату Антона, но на пути лежал чертов Витя, и неясно было, насколько крепко он спит, да и ранняя пташка Калерия могла уже вот-вот проснуться. Пока вступивший на кровавый путь Симон раздумывал, стоит ли ему продолжить начатое прямо сейчас или лучше скрыться и сделать это в более удобных условиях, он услышал как зашелестела в коридоре проснувшаяся соседка. Не успел он порадоваться, что выждал, а не полез через окно на глазах Калерии, как из-за шторы увидел, что она сама вылезает в окно. Преступник знал о ее ежедневных пробежках, и у него в голове мелькнула счастливая мысль об открывшейся ему возможности одномоментно решить проблему с Антоном и в то же время отвести подозрения от себя. Использовав именно ту маленькую хитрость, при выполнении которой я воображал себя зайчиком , Симон одним ударом убивал сразу двух зайцев : исключал естественное предположение о проникновении в дом кого-то чужого, а тем самым снимал с себя подозрения, и тут же подставлял следствию Антона в качестве убийцы Жигуновых. Причем положение подозреваемого парня оказывалось безвыходным: чем больше бы он рассказывал о своих обвинениях в адрес убитого, тем туже сжималась бы петля на его собственной шее. Остроумный был мерзавец, этот техник-стоматолог , а я никогда бы этого на него не подумал — при встречах в коридоре он производил впечатление туповатого, самодовольного барыги. А вот на тебе — оказался совсем другим, всё же чужая душа — потемки (и с Антоном я впал в иллюзию, и с этим типом — тоже). Вполне возможно, уловка хладнокровного и сообразительного убийцы сработала бы, и если не привела бы Антона под расстрел, то могла оставить его под подозрением в тяжком преступлении на всю оставшуюся жизнь. Но моя сыщицкая (достойная самого Шерлока Холмса) мысль — и здесь я могу взять впечатляющий реванш за свою позорную подверженность иллюзиям — стала на пути хитроумного злодея и разрушила его коварный план. Правда, читатель может усомниться в этом и сказать, что это — еще одна моя иллюзия, а на деле следователь и без моей помощи разоблачил бы Симона. Тут мне возразить нечего: я уже говорил, что ничего не знаю о том, какими путями шло следствие и к каким самостоятельным выводам пришла милиция в этом деле. Однако никто не может помешать мне толковать события в свою пользу и рассказывать более доверчивым читателям о своем сыщицком мастерстве — мне есть чем гордиться, и я не собираюсь от этого отказываться.