Константин Туманов - Трущобы Петербурга

— Нетто у тебя одного такое хозяйство? — продолжала старуха. — Вот у Еремеевых хозяйство не меньше твоего, а вот управляются. А придет праздничек, в храм Господень сходят, а день отдыхают. Вот сегодня отец Павел проповедь сказывал. Во всех землях иностранных, где вера не такая, как у нас, не православная, и там празднички чтут, в церковь ходят, а в свободное время Библию читают, и не пьянствуют и проводят день честно и благонравно! И никогда, сказывает, такому человеку пути не бывает.

— Э, полно, маменька! Вот брат Матвей из Питера пишет, что он сам по праздникам должен был работать, улицу подмести, дрова по жильцам разнести, и от этого не только не лишился дохода, а стал еще богаче. Двух подручных имеет и от себя им жалованье платит и сам, почитай, барином живет!

На эти слова старуха только махнула своей костлявой рукой.

— Слыхивала я и знаю! — сказала она. — И сама там смолоду была и ко всему пригляделася… Ладно иному там живется, что говорить, но иному куда как туго приходится… По-моему, нет лучше житья, как в деревне, особенно у кого хозяйство. Трудно-то трудно, что говорить, а труды Бог любит, за труды благословляет, только за благовременные, вот оно что!

— Маменька, выпей рюмочку! — предложил сын, чтобы прекратить разговор или переменить его.

— Нет, куда мне… Такая жара и водка, тут обалдеешь, батюшка!

— С одной-то?

— Много ли мне, старухе, нужно? А впрочем, налей махонькую. Свининка больно скусна, разве перед нею.

Муж с женою улыбнулись, а Иван налил матери маленькую рюмочку.

— Гав! Гав! — просительно лаял за окном Михрютка.

Ему была брошена большая кость. Все принялись за щи, и несколько минут прошли в молчании.

— Что это Матюша к нам не едет из Питера? — вспомнила бабушка Ирина о старшем сыне. — Надысь писал в письме, что приехать сбирается.

— Это он так говорит, — сказал Иван. — Экое место занимает и вдруг бросит его… Назад приедет — новое искать придется.

— Сколько годов я его не видала! — сказала старушка. — Чай и не узнать его теперь.

— Знамо, изменился. Теперь ему, пожалуй, за тридцать пять годов перевалило.

— А все еще не женат ходит.

— В Питере этого добра сколько угодно! — двусмысленно улыбнулся Иван.

Раздался легкий стук в окно с улицы, и затем показалась физиономия пожилого мужика с рыжей бородой с проседью.

— Ишь, обедают еще! Хлеб да соль вам! — послышался его голос.

— Милости просим, дядя Елизар! Войди в избу-то! — пригласил Иван.

— Да и то, иду!

Через минуту вошел в избу дядя Елизар, рослый и здоровый старик. Истово перекрестившись перед иконами, он опять повторил свое приветствие.

— Хлеб да соль… приятно кушать.

— Благодарим покорно! Садись, дядя, хряпнем по стаканчику.

— Спасибо, недавно обедали, а после обеда какая беседа… Отдохнуть бы мне, а вот пришлось к вам идти!

— Нешто новость какая? — спросил Иван.

— Письмо из Питера Фома нес к тебе, а я перехватил; дай, мол, сам донесу, любопытно очень знать, что он пишет.

— А вот кончим обед и прочтем. Марьюшка, давай сюда, что у тебя на второе? Шти убери. При такой жаре и горячее хлебать — только в пот бросает. Дядя Елизар, присаживайся. Вино есть, а коли не хватит, за новой пошлем.

— Ох, былое дело, пил я давеча! — молвил дядя Елизар и подвинулся к столу.

Во время длившегося почти час обеда, довольно обильного у зажиточного крестьянина, были поданы ватрушка с творогом, каша с молоком, жареная свинина с картофелем и все в таком обилии, что можно было бы пригласить еще гостей, которых, впрочем, Дементьев и поджидал к вечеру.

Первым долгом бабушка Ирина пожаловалась Елизару на то, что ее сын возымел привычку работать по праздникам и во время богослужения.

— Вот уж это не ладно, племянничек, — с укором покачал головой Елизар. — В таку пору и немец не работает, не только православный. Был бы жив твой отец, Царство ему Небесное, не похвалил бы за это!

— Да что же тут поделать, делов необоримая куча, — оправдывался Иван. — Вот уж месяц как собираюсь новые столбы под навес поставить, старые совсем прогнили, а через крышу вода протекает, новым тесом покрывать надо, а где время-то взять, сам не знаешь, страдная пора теперича, везде работа в поле, везде… А много ли рук у нас, только мои две. Марья тоже по горло занята.

— Ну что ж, нетто у тебя одного только работа? У всех, батенька, одинаково, а в воскресенье все празднуют, потому что сказано в Писании: шесть дней работай, а седьмой — Господу Богу твоему, вот оно как.