Уильям Коллинз - Черная ряса

11 июля.

Я вторично предложил уехать из Сен-Жермена. Присутствие третьего лица при наших встречах становится невыносимым для меня. Стелла пользуется своим влиянием, чтобы удержать меня.

— Кроме вас, никто не сочувствует мне, — говорит она.

Я снова нарушил свое обещание не писать о себе. Но на этот раз у меня есть небольшое извинение. Для успокоения моей собственной совести, я должен сказать, что поступал так, как мне казалось правильным. Не моя вина, что я остаюсь в Сен-Жермене несмотря на совет мадам Вилльрэ.

13 сентября.

Из Рима пришли ужасные известия о иезуитской миссии в Аризоне.

Индейцы напали на новый дом миссии. Строение сгорело дотла, а миссионеры все перерезаны, за исключением двух, которых увели в плен. Имена этих последних неизвестны. Сообщение запоздало на четыре месяца из-за междоусобной войны в Соединенных Штатах и смут в Центральной Америке.

Просматривая «Times», который мы аккуратно получаем здесь, я нашел подтверждение известия в краткой заметке, но и здесь имена миссионеров не были названы.

Мы надеемся почерпнуть дальнейшие подробности из нашей английской газеты. «Times» занимает исключительное положение, вся английская нация является его добровольным сотрудником. В случае затруднений у себя дома англичане обращаются к редактору этой газеты. Если во время путешествия по цивилизованным государствам или по странам дикарей с ними случается что-нибудь замечательное, они сообщают это редактору. Если кто-нибудь из наших соотечественников знает об ужасном избиении миссионеров, я могу точно сказать, где мы найдем известие о нем в печати.

Вскоре после моего прибытия сюда Стелла пересказала мне свой достопамятный разговор с Пенрозом в саду Тен-Акр-Лоджа. Я знал теперь, в чем заключалась услуга, оказанная ей молодым патером, но никак не ожидал того приступа горя, который охватил ее, когда она прочитала телеграмму из Рима.

Она даже дрожащим голосом сказала:

— У меня не будет счастливой минуты, пока я не узнаю, остался ли Пенроз в живых.

Неизменным третьим лицом с нами в это утро был месье Вилльрэ. Сидя у окна с книгой в руке — то читая, то окидывая сад взглядом садовода, — он вдруг заметил на своих грядках чужую кошку. Забыв обо всем на свете, старик быстро заковылял из комнаты, чтобы прогнать незваную гостью, а мы остались одни.

Я сказал Стелле многое из того, что теперь желал бы взять назад. Мною овладела отвратительная ревность. Я презренно намекнул на то, что Пенрозу нечего особенно гордиться тем, что он уступил просьбам прекрасной женщины, очаровавшей его, хотя, быть может, он и боится признаться в этом. Она восстала против моего недостойного намека, но мне не было стыдно за самого себя. Разве может женщина не знать, какое влияние ее красота оказывает на мужчину? Я, как негодяй, падал все ниже и ниже.

— Извините меня, если я ненамеренно рассердил вас, — произнес я. — Мне следовало знать, что я ступаю на нетвердую почву. Может быть, ваше участие в судьбе Пенроза объясняется более теплым чувством, чем благодарность.

Она отвернулась — грустной, но не сердитой, по-видимому, собиралась молча выйти из комнаты.

Дойдя до двери, она раздумала и вернулась:

— Даже если вы будете оскорблять меня, Бернард, я не в состоянии сердиться на вас, — сказала она тихо. — Я когда-то оскорбила вас, теперь я не имею права жаловаться на ваше оскорбление и постараюсь забыть его.

Она протянула мне руку и, подняв глаза, взглянула на меня.

Она не была виновата, я беру всю ответственность на себя. Через секунду она очутилась в моих объятиях, я почувствовал быстрое биение ее сердца у себя на груди и излил в бешеной исповеди все мое горе, мой стыд и любовь, я бесконечно осыпал ее губы поцелуями.

Она обняла руками мою шею и откинула голову с глубоким вздохом.

— Не злоупотребляйте моею слабостью, — шептала она. — Мы не должны более видеться.

Она дрожащей рукой оттолкнула меня и выбежала из комнаты.

Я снова нарушил данный обет — не писать о себе, но это не эгоизм, я чувствую действительное унижение, исповедуясь в своем недостойном поведении. Есть одно только средство загладить свой проступок — уехать из Сен-Жермена. Теперь, когда уже слишком поздно, я чувствую, как тяжела была для меня эта постоянная сдержанность.

Я еще писал, когда няня принесла мне записочку, набросанную карандашом. Ответа не требовалось.

Немногие строки были написаны рукой Стеллы: