Уильям Коллинз - Две судьбы

— Нет, — отвечала она твердо. — Ничего нельзя выиграть откладыванием. Мой сон оставил в моей душе одно страшное воспоминание. Пока я жива, мне кажется, я буду дрожать, когда подумаю о том, что видела возле вас в этой темной комнате.

Она опять замолчала. Не говорила ли она о женщине с черной вуалью на голове? Не приступала ли она к описанию мисс Денрос, которую она видела во сне?

— Скажите мне прежде, — продолжала она, — правду ли я говорила вам до сих пор? Правда ли, что вы были в темной комнате, когда видели меня?

— Совершенная правда.

— Было ли это в начале месяца и в конце вечера?

— Да.

— Одни ли были вы в комнате? Отвечайте мне правду!

— Я был не один.

— Кто был с вами? Хозяин или кто-нибудь другой?

Было бы абсолютно бесполезно (после того, что я теперь слышал) пытаться обманывать ее.

— Со мной в комнате была женщина, — ответил я.

Лицо ее показывало, что она опять была взволнована страшным воспоминанием, о котором говорила сейчас. Мне самому было трудно сохранить свое спокойствие. Все-таки я решился не проронить ни слова, которое могло бы подсказать что-нибудь моей собеседнице. Я только сказал:

— Вы хотите еще задать мне какие-нибудь вопросы?

— Только один, — отвечала она. — Было ли что-нибудь необыкновенное в одежде вашей собеседницы?

— Да. На ней была черная вуаль, закрывавшая ее голову и лицо и спускавшаяся ниже пояса.

Мистрис Ван-Брандт откинулась на спинку кресла и закрыла руками лицо.

— Я понимаю почему вы скрыли от меня присутствие этой несчастной женщины в доме, — сказала она. — Это показывает доброту и ласку, как все, что отличает ваши поступки, но это бесполезно. Когда я лежала в этом забытье, я видела все точь-в-точь как в действительности, и я также видела это страшное лицо!

Эти слова буквально поразили меня.

Мне тотчас пришел в голову разговор мой с матушкой в это утро. Я вскочил.

— Боже мой! — воскликнул я. — Что вы хотите сказать?

— Неужели вы еще не понимаете? — спросила она, изумляясь со своей стороны. — Должна ли я говорить еще откровеннее. Когда вы увидели мой призрак, вы прочли, что я писала?

— Да. На письме, которое эта дама писала для меня. Я видел потом слова — слова, которые привели меня к вам вчера: «В конце месяца, под тенью святого Павла».

— Как я писала на неоконченном письме?

— Вы подняли письменную шкатулку, на которой лежали письмо и перо, с колен этой дамы и, пока писали, поставили шкатулку на ее плечо.

— Вы заметили, произвело ли на нее какое-нибудь действие, когда я подняла шкатулку?

— Я не заметил ничего, — ответил я, — она осталась неподвижна на своем стуле.

— Я во сне видела иначе. Она подняла руку — не ту, которая была ближе к вам, но ту, которая была ближе ко мне. Когда подняла шкатулку, она подняла руку и отвела складки вуали от лица — наверно, для того, чтобы лучше видеть. Это было только одно мгновение, я увидела, что скрывала вуаль. Не будем говорить об этом. Вы, наверно, дрожали от этого страшного зрелища в действительности, как я дрожала от него во сне. Вы, должно быть, спрашивали себя, как я: «Неужели никто не решится увести это страшное лицо и сострадательно скрыть его в могиле?»

При этих словах она вдруг остановилась. Я не мог сказать ничего — мое лицо говорило за меня. Она увидела это и угадала правду.

— Боже мой! — вскричала она. — Вы не видели ее! Она, должно быть, скрывала от вас лицо за вуалью. О! Зачем, зачем обманом заставили вы меня заговорить об этом? Никогда больше не буду об этом говорить. Посмотрите, мы испугали девочку! Поди сюда, душечка. Нечего бояться. Поди и принеси с собой пирожное. Ты будешь знатная дама, которая дает большой обед, а мы два друга, которых ты пригласила обедать у себя, кукла будет девочка, которая приходит после обеда и получает фрукты за десертом.

Так болтала она, напрасно стараясь забыть удар, нанесенный мне, говоря ребенку разный вздор.

Вернув в некоторой степени спокойствие, я постарался всеми силами помогать ее усилиям. Более спокойное размышление навело меня на мысль, что, может быть, она ошибается, думая, что страшное зрелище, явившееся ей в видении, есть действительное отражение истины. По самой простой справедливости к мисс Денрос мне, конечно, не следовало верить в ее безобразие, основываясь на сновидении? Как ни благоразумна была эта мысль, она, однако, оставила некоторые сомнения в моей душе. Девочка вскоре почувствовала, что ее мать и я, ее товарищи в игре, не испытывали искреннего удовольствия заниматься игрою. Она без церемонии выпроводила своих гостей и вернулась со своей куклой к любимому месту своих игр, где я ее встретил, — площадке у дверей. Никакие убеждения матери или мои не могли вернуть ее назад. Мы остались вдвоем с запрещенным предметом разговора — мисс Денрос.