Уильям Коллинз - Две судьбы

— Вы намерены остаться в Эдинбурге? — спросил я.

— О! Нет, я не хочу оставаться в Шотландии. Мне надо уехать дальше.., я думаю, мне лучше быть в Лондоне, в каком-нибудь хорошем модном магазине, если бы меня порекомендовали. Я шью быстро и кроить умею. И расчеты я могу вести, если бы кто оказал мне доверие…

Она вдруг остановилась и посмотрела на меня в недоумении, точно она сомневалась, бедняжка, в моем доверии для первого знакомства! С опрометчивостью человека влюбленного, я тотчас ухватился за этот намек.

— Я могу дать вам именно такую рекомендацию, какую вы желаете, — сказал я. — В любое время. Сейчас, если вы захотите это.

Ее пленительное лицо просияло от удовольствия.

— О, вы мне действительно друг! — воскликнула она горячо.

Но выражение ее лица внезапно омрачилось — она взглянула на мое предложение в ином свете.

— Имею ли я право, — печально спросила она, — принять ваше предложение?

— Позвольте мне дать вам письмо, — возразил я, — а вы решите потом сами, воспользоваться вам им или нет.

Я взял ее опять под руку и вошел в гостиницу.

Она отступила в испуге. Что подумает хозяйка, если увидит свою жилицу, возвращающуюся ночью в обществе незнакомого мужчины? Хозяйка появилась в ту самую минуту, когда она высказывала мне это возражение. Очертя голову, я отрекомендовался в качестве ее родственника и попросил провести меня в отдельную комнату, где я мог бы написать письмо. Бросив на меня проницательный взор, хозяйка, по-видимому, удостоверилась, что я человек порядочный. Она провела меня в комнатку вроде гостиной, с конторкой, положила предо мной письменные принадлежности, посмотрела на мою спутницу так, как только женщина может глядеть на другую женщину при известных обстоятельствах, и оставила нас одних.

В первый раз я был с ней в комнате и наедине. Затруднительное положение заставило ее раскраснеться и придало ее глазам особенный блеск. Она стояла, опираясь рукой на стол, смущенная и недоумевающая. Ее стройный и гибкий стан естественно принял позу, любоваться которой буквально было величайшим наслаждением. Письменные принадлежности остались лежать предо мной нетронутые на столе. Не могу сказать, долго ли длилось молчание. Она вдруг прервала его. Внутреннее чувство подсказало ей, что это молчание является опасным в нашем положении. Она переборола себя и обратилась ко мне со словами:

— Не думаю, чтобы вам следовало писать ваше письмо теперь.

— Почему?

— Вы ничего обо мне не знаете. Вы не должны рекомендовать особу, совершенно вам неизвестную. А я еще хуже, чем неизвестная. Я несчастная нечестивица, которая пыталась совершить смертный грех — наложить на себя руки. Быть может, горе, постигшее меня, послужит мне некоторым оправданием в ваших глазах, когда вы услышите о нем. Но вам надо рассказать о нем. Сегодня поздно говорить об этом, к тому же я очень утомилась.., и, наконец, есть вещи, о которых женщине чрезвычайно трудно говорить в присутствии мужчины.

Она опустила голову на грудь, ее изящные губы слегка задрожали, она не прибавила ни слова. Средство успокоить и утешить ее представлялось мне очень ясно и естественно, если я только захочу им воспользоваться. Я прибегнул к нему, не давая себе времени на размышление.

Напомнив ей, что она сама в начале нашего свидания вызвалась написать мне, я предложил, чтобы она отложила грустный рассказ о своих печалях до времени, когда найдет удобным прислать мне его в виде письма.

— Между тем, — прибавил я, — имея к вам полнейшее доверие, я прошу позволения доказать его на деле. Я могу рекомендовать вас модистке в Лондоне, у которой большое заведение.., и сделаю это прежде, чем расстанусь с вами сегодня.

С этими словами я обмакнул перо в чернила.

Модистка, о которой я говорил, была некогда горничной у матушки и основала свой магазин на деньги, данные ей взаймы моим отчимом. Без всякого зазрения совести я пустил в ход и его имя, и матушки и рекомендацию мою написал в таких выражениях, что самая искусная из модисток, существующих на земле, и самая превосходная женщина на свете не могла бы надеяться заслужить подобную. Найдет ли кто-нибудь для меня извинение? Те немногие лица, которые были влюблены и не забыли еще этого, пожалуй, отнесутся ко мне снисходительно. Все равно, я не стою их снисхождения.

Я подал ей прочесть несложенное письмо.

Она очаровательно покраснела.., и на меня бросила нежный, признательный взгляд, который остался у меня в памяти надолго. Вдруг, к изумлению моему, эта переменчивая особа опять поддалась другому настроению. Она как будто вспомнила что-то. Бледность покрыла ее лицо, мягкие линии, приданные ее чертам удовольствием от прочитанного, становились мало-помалу резче, она поглядела на меня с самым печальным видом, смущенная и страдающая. Положив мое письмо назад на стол, она сказала робко: