Найо Марш - Занавес опускается

– Дерзкий маленький негодник, – ласково пробасила она.

– Давайте еще выпьем, – громко предложил Поль.

– Кто сказал «выпьем»? – раздалось с Галереи. – Тогда и мне рюмашечку! Бегу-бегу.

– О боже! – прошептал Седрик. – Соня!

В зале тем временем стемнело, и своим первым появлением Соня Оринкорт вызвала у Агаты ассоциацию с призраком: в дальнем конце зала с Галереи менестрелей, порхая, спускалось нечто белое и воздушное. Продвижение призрака сопровождалось каким-то прищебетыванием и подчирикиванием. Когда Соня просеменила на середину зала, Агата увидела, что она облачена в одеяние, которое даже во втором акте музыкального бурлеска сразило бы зрителей наповал. Наверно, выражение «появиться в неглиже» подразумевает именно такой туалет, подумалось Агате.

– Ой, умру – не встану! – пропищала мисс Оринкорт. – Только посмотрите, кто к нам приехал! Седди! – Она протянула Седрику обе руки.

– Ты ослепительно выглядишь, Соня! – воскликнул он и взял ее руки в свои. – Откуда это роскошное платье?

– Да что ты, лапочка, ему уже сто лет. Ой, простите, – изогнув стан, мисс Оринкорт поглядела на Агату. – Я вас не увидела.

Миллеман холодно представила ее Агате. Фенелла и Поль встали с софы, и мисс Оринкорт плюхнулась на их место. Раскинув руки в стороны, она быстро зашевелила пальцами.

– Скорей! Скорей! Скорей! – закричала она по-детски капризно. – Соня хосет люмоську!

Ее светлые, почти белые волосы челкой закрывали лоб, а сзади падали на плечи волной шелковистых нитей. «Будто водоросли в аквариуме», – подумала Агата. Глаза у нее были круглые, как блюдца, с загнутыми черными ресницами. Когда она улыбалась, пухлая верхняя губка плоско натягивалась, уголки рта заворачивались книзу, и две тонкие черточки, намечая борозды будущих морщин, устремлялись к подбородку. Кожа у нее была белая и упругая, как лепестки камелии. Соня поражала своей внешностью, и, глядя на эту молодую женщину, Агата почувствовала себя заурядной дурнушкой. «Вот кого бы писать обнаженной, – подумала она. – Интересно, не была ли Соня прежде натурщицей? Такое впечатление, что была».

Мисс Оринкорт и Седрик меж тем углубились в неправдоподобно оживленный разговор о какой-то ерунде. Фенелла и Поль отошли подальше, и Агата осталась в обществе Миллеман, которая принялась рассказывать, как трудно вести хозяйство в большом доме. На коленях у Миллеман лежал широченный кусок ткани: не отрываясь от беседы, она вышивала на нем орнамент, повергший Агату в оцепенение своей чудовищной цветовой гаммой и вульгарностью линий. Похожие на червяков загогулины, подчиняясь прихотливой фантазии Миллеман, переплетались и душили друг друга. На ткани не было оставлено ни одного свободного места, и ни один узор не был доведен до логического конца. Время от времени Миллеман замолкала и с довольным видом разглядывала свое произведение.

– Мне еще повезло, – монотонно говорила она. – У меня и кухарка есть, и пять горничных, и Баркер. Но все они старики, и многие попали в Анкретон из других домов, от наших родственников. Моя золовка Полина (та, которая миссис Кентиш) во время эвакуации бросила свой дом и недавно переехала к нам вместе с двумя горничными. Дездемона – то же самое: в основном живет теперь в Анкретоне. И перевезла сюда свою старую няньку. А Баркер и остальные служат у нас с самого начала. Но все равно трудно, даже сейчас, когда западное крыло отдали под школу. В прежние времена было, конечно, другое дело, – добавила она с оттенком самодовольства. – Слуг в доме было хоть отбавляй.

– А они между собой ладят? – рассеянно спросила Агата. Она наблюдала за Седриком и мисс Оринкорт. Видимо, уже определив тактику, Седрик твердо решил обворожить Соню, и на софе шел бойкий, хотя и стопроцентно искусственный, флирт. Сейчас они о чем-то шептались.

– Если бы! – огорченно вздохнула Миллеман. – Ссорятся постоянно. – И совершенно неожиданно добавила: – Не зря же говорят, каков поп, таков и приход – правильно?

Агата подняла на нее глаза. Миллеман широко улыбалась ничего не выражающей улыбкой. «У них это фамильное, – подумала Агата, – скажут что-нибудь этакое, а ты не знаешь, как ответить».

В зал вошла Полина и направилась к Фенелле и Полю. Держалась она очень решительно; в улыбке, которой она одарила Фенеллу, ясно читалось: «Можешь быть свободна».

– Дорогой мой, – обратилась Полина к сыну. – Я тебя всюду ищу.

Фенелла тотчас отошла в сторону. Движением, исполненным монаршего величия, Полина поднесла к глазам лорнет и вперила взгляд в Соню, которая уже растянулась на софе во весь рост. Седрик, пристроившись на подлокотнике, сидел у ее ног.