Джон Карр: Патрик Батлер защищает

— Назначена! Назначена!… В том-то и дело: мне нужна твоя помощь.

— Да? В чем же?

— У меня в кабинете сидит клиент. Поговори с ним, займи его, постарайся, чтобы он не соскучился и не ушел. Ты ведь хорошо говоришь по-французски?

— Пожалуй. А что? Он француз?

— Нет, перс по имени Абу Испахан в зеленой феске. Если я не помогу, его брата убьют. А все беды на него свалились из-за моих перчаток, хотя я не понимаю, что бы это значило. Он…

Последовала пауза.

Хью умолк, задумавшись вдруг над собственными словами и видя выражение лица компаньона.

— Ну-ну, — буркнул Джим. И снова пауза. Затем он продолжил: — Кстати, твой клиент толковал о гуриях в чадрах, о девяти бриллиантах, о северной башне в полночь? Господи помилуй, неужели старик Абу ничего не упустил?

— Черт возьми, Джим, дело серьезное! Думаешь, что я тебя разыгрываю?

— Вовсе нет. Но ставлю десять против одного, — палец Джима остановился в двух дюймах от носа собеседника, — что тебя кто-то разыгрывает. Я часто подозревал, старик, что ты идеально подходишь на роль простака для мистификации из какого-нибудь триллера. И вот пожалуйста. Так оно и есть!

Шли минуты, Хью все глубже погружался в отчаяние. Стараясь не кричать, он от нетерпения слегка приплясывал на месте.

— Говорю тебе, дело серьезное! Взгляни на этого парня! Сунь в дверь голову и просто взгляни!

— Нет, спасибо, меня на это не купишь. Возможно, он принял рвотное, чтобы создать эффект отравления, — фыркнул Джим. — Слушай, когда ты повзрослеешь?

Тут в кабинете Хью кто-то вскрикнул.

Может быть, даже в тот самый момент, когда Джим Воган высказал свое саркастическое замечание. Крик все звучал и звучал, он летел по пустой холодной конторе, пробуждая в памяти темные ночные кошмары, завораживая слушателей чисто животной болью.

Партнеры посмотрели друг на друга. Их торопливый шепот в затуманенном коридоре, освещенном лишь светом, пробивавшимся из-под двух дверей, оборвался, как лопнувшая струна.

По-прежнему цепляясь за дверной косяк, Хью повернул голову и заглянул в свой кабинет. Затем вбежал туда на дрожащих ногах и споткнулся о вертящееся кресло перед письменным столом.

Теперь Абу Испахан как-то неуклюже стоял между кожаным диваном и невысокой медной каминной решеткой. Лицо его, на которое Хью не хотелось смотреть, отражалось в покосившемся зеркале над камином. Отражалось бы там частично и тело, если б он не держал в трясущихся руках развернутую газету.

Газетные листы упали. Тощая грудь визитера раздулась, ноги ударили в каминную решетку, он сам чуть не влетел в топку, успев в последний момент оттолкнуться руками. Когда он упал, отражение в зеркале исчезло.

— Потише, — предупредил Джим, стоявший рядом с Хью. Тот бросился мимо письменного стола к дивану.

— Потише, я тебе говорю!

Абу Испахан лежал лицом вниз между диваном и решеткой. Феска с головы свалилась, обнажив сморщенную лысину; рот, открытый от боли, стал похож на рот ребенка. В костлявой груди был длинный кинжал. Он вошел в тело сверху вниз, и рукоятка из слоновой кости торчала косо, как плохо забитый гвоздь.

Спина еще выгибалась, скрюченные пальцы тянулись к ножу, пиджак и жилет пропитала кровь, у лезвия ножа набухали кровавые пузырьки. Глаза упавшего были широко открыты от напряжения.

Хью Прентис уронил кейс на кожаный диван, сорвал перчатки, сунул их в карман пальто, через спинку дивана потянулся к трубке телефона, стоявшего на письменном столе.

— Джим… Может быть, врач сможет…

— Ты же видишь, не сможет.

Хью упал на колени рядом с содрогавшимся телом, пытаясь поднять Абу. Тот со слабыми стонами воспротивился ему, и Хью осторожно опустил его на пол. Почти все газетные листы упали в огонь, остался только один, зацепившись за угол решетки.

Внезапно и этот последний лист вспыхнул, поднялся, охваченный пламенем, и рассыпался ослепительно-желтыми искрами, ярко осветив лицо Хью. Тут Абу Испахан, медленно вращая глазами, узнал того, кто стоял перед ним на коленях. Окровавленной левой рукой он поймал и притянул к себе правую руку солиситора.

— Ваши перчатки, — отчетливо проговорил он и умер.

Наручные часы Хью Прентиса громко тикали, отсчитывая секунду за секундой. Огонь в камине, сожрав три подброшенных куска угля, сник. Хью поднялся на ноги.

— Бедняга… бедняга…

— Да.

— И одна странная вещь.

— Какая?

— Я вот о чем думаю. — Хью прижал пальцы к глазам. — В армии нас учили убивать мгновенно и бесшумно. О, я знаю, это не настоящая жизнь, она прошла, мы о ней забыли. Но вот отчего меня затошнило, когда я увидел это: кто-то плохо сделал свое дело и заставил несчастного мучиться перед кончиной. Понятно?