Рекс Стаут - Разбитая ваза

Деймон признался Фоксу, что прямая атака была ошибкой. Несмотря на организованную за Гардой слежку, она могла предупредить Фиша-Пискуса и, несомненно, сделала это. Внешнюю и внутреннюю засаду на него можно было снять. Бесполезной стала слежка за Беком, Помфретом, Зориллой, Гиллом и Кохом, предпринятая в надежде добраться до каких-нибудь меблированных комнат на тихой улочке и проследить превращение одного из них в миссис Гарриет Пискус.

Промашка Деймона создала тупиковое положение.

Одновременно с интенсивной и неустанной охотой за Фишем-Пискусом другие направления расследования тоже не прекращались. Полиция без устали допрашивала Коха о вазе, Хиби — о скрипке и бутылке виски, Дору — о второй записке, которую то ли оставил, то ли не оставил Ян Тьюсар, допрашивали каждого о каждом, в том числе и миссис Помфрет о частной жизни ее сына. Пресса становилась все более саркастической, часто упоминался полицейский комиссар. Ирэн Данхэм Помфрет в десять часов утра вместе с окружным прокурором посетила мэра.

А Деймон прикуривал сигареты одну от другой и гасил их наполовину недокуренными. Это говорило гораздо больше о ходе расследования, чем любое устное признание. Фокс только однажды видел его в таком состоянии, четыре года назад, когда тот занимался Хэтчером, и это преступление до сих пор оставалось нераскрытым.

Итак, Фокс решил, колеся по городу, что единственной надеждой был Диего. Надо еще раз попытать счастье с Диего, либо он будет продолжать терять время, чем он занимался последние три дня, ожидая, когда полиция найдет Фиша-Пискуса, и это ему уже порядком надоело.

Но встречу с Диего пришлось отложить. Приехав на Пятьдесят четвертую улицу, Фокс одолел два пролета лестницы и обнаружил в двери новый замок. Он позвонил несколько раз, но безуспешно. Он сел на верхнюю ступеньку и просидел так около часа, потом сдался, сел в машину, поехал домой и лег спать. Утром в субботу он поднялся в шесть часов и уже в семь ехал в Центр, а около восьми снова жал большим пальцем на дверной звонок квартиры Диего. Через мгновение раздался неприветливый голос:

— Кто там?

— Фокс.

Долгая пауза, затем:

— Что ты хочешь?

— Мне надо с тобой поговорить.

Еще одна пауза, шаги, и дверь открылась.

Диего был в пижаме, он только что встал с постели и был явно не расположен, в отличие от его посетителя, к разговору, но вежливость была у него в крови, поэтому он широко распахнул дверь, впустил Фокса и предложил ему стул.

— Извини, у меня беспорядок, — басил он, — я поздно вчера пришел домой. Пьяный. Холодно что-то. — Он подошел к окну, закрыл его, затем вернулся и сел. — Я грубо разговаривал с тобой по телефону. Извини, но мне приходится продолжать вести себя грубо.

— Не возражаю, — улыбнулся ему Фокс. — Я не об этом хотел поговорить. Я знаю, кто убил Яна Тьюсара и Перри Данхэма.

Диего, с мутными глазами, сгорбившись, сидел на стуле. Тут он моргнул. Потом выпрямился, снова моргнул и тихо сказал:

— Ты сущий дьявол!

— Точно, он самый. Но я могу это доказать.

— Мне доказывать не надо. — Очевидно, Диего не собирался показывать, что озадачен, он намеревался оставаться невозмутимым и не связывать себя какими-либо обязательствами, но непроизвольно у него вырвалось имя. — Кох, — произнес он едва слышно и тут же разозлился на себя за несдержанность, щелкнул челюстью и уставился на Фокса.

Фокс покачал головой:

— Не могу сказать. Пока. Но уверяю тебя: я знаю.

Также хочу тебя уверить, что, если ты будешь продолжать играть в благородство, ты только ухудшишь дело.

Диего издал скрежещущий звук.

— Благородство?

— Хорошо, называй это как хочешь. Мисс Тьюсар не крала эту вазу, даже если она сказала тебе, что это сделала. И не она пыталась убить тебя. Но нет ни одного шанса, что она к этому не причастна. С тобой я откровенен, Диего. Полиции многого не удалось добиться и по той причине, что я не был с ними откровенен.

— Ладно. Продолжай. Почему ты…

— Ты был и остаешься испанским кабальеро. Я не издеваюсь над тобой, я даже не говорю тебе, что эта леди не заслуживает твоего заступничества, ты сам это знаешь не хуже меня. Я просто говорю, что твое поведение бессмысленно, гораздо лучше, даже для нее, если ты расскажешь обо всем и позволишь мне заняться этим самому. Не потому, что я боюсь, что тебя обвинят в пособничестве: думаю, ты не захочешь принимать этого в расчет. Гораздо опаснее, что в пособничестве могут обвинить ее, если дело повести не так, как надо.