Жорж Сименон - Дом судьи

— Входите, господин комиссар. Мы ничем не провинились, не правда ли? Это госпожа Перкинс, моя подруга. А меня зовут Энджелина Доддс. К кому же из нас вы имеете претензии?

Сказано весьма приветливо, и не без юмора.

— Позвольте спросить, как давно вы живете в этом особняке?

— Уже семь лет. Перед нами тут жил старик сенатор, он умер. А до него — судья, так нам сказали…

Жаль, что старый сенатор умер! При нем этот дом вряд ли сильно изменился, тем более что Форлакруа продал ему обстановку и многие мелочи. А теперь здесь китайский диван, красный с золотом, весь в драконах, спорит с изысканнейшим трюмо эпохи Людовика XVI.

Впрочем, чего и ждать от этих двух англичанок, оригиналок, явно помешанных на живописи, привлеченных обаянием и уютом Версаля…

— У вас есть садовник?

— Разумеется! А в чем дело?

— Не могли бы вы распорядиться, чтобы меня проводили в сад, или проводить меня сами?

Они пошли с ним обе: им было любопытно. Сад и теперь притязал на то, чтобы выглядеть уменьшенной копией садов Трианона.

— Я сам выращивал розы, — рассказывал судья. — Поэтому я и подумал о колодце.

Комиссару показали три колодца. Один из них, посреди сада, бездействовал: летом его, должно быть, используют как клумбу для герани или других цветов.

— Вы не будете возражать, сударыня, если я попрошу разрыть этот колодец? Это, конечно, принесет саду известный ущерб. А я не запасся никакими официальными бумагами, которые обязывали бы вас согласиться.

— Там, что же, клад? — рассмеялась одна из англичанок. — Юрбен! Тащите сюда заступ.

Тогда, в Эгюийоне, голос судьи звучал неторопливо, невозмутимо, словно рассказывал он не о себе.

— Вам, разумеется, известно, что значит застать на месте преступления? Вы сами присутствовали при таких сценах в номерах гостиниц, в более или менее подозрительных меблирашках. Бывает… Наверно, дело заключалось в том, что у мужчины была пошлейшая физиономия и смотрел он на меня с каким-то вызовом. А сам он был смешон, отвратителен — полураздетый, растрепанный, левая щека перемазана губной помадой. Я убил его.

— У вас был с собой револьвер?

— Нет, револьвер хранился у нас в спальне, в комоде. До ящика было рукой подать. Я пристрелил его хладнокровно — признаю это. Я был тогда спокойнее, чем сейчас. Подумал о детях, которые вот-вот придут из школы… Позже я узнал, что он был певцом в кафешантане. Он был нехорош собой. Густые сальные волосы, свалявшиеся на затылке…

Мегрэ проворно подошел к садовнику.

— Сперва уберите чернозем. Я полагаю, что слой земли окажется не толще двадцати сантиметров. А под ними…

— Камни и цемент, — объявил Юрбен.

— Эти камни и этот цемент надо вынуть.

И снова в ушах зазвучал невозмутимый голос:

— Я вспомнил о колодце. Отнес туда труп, одежду убитого, все, что при нем было. Колодец был узковат, и как я ни заталкивал туда тело, оно все равно скрючилось Я закидал его большими камнями. Сверху опрокинул несколько мешков цемента… Но это уже не столь важно. — Как раз на этом месте в окне показалось лицо жандарма; судья пожал плечами.

— И тут моя жена превратилась в сущую фурию. Меньше чем в полчаса, комиссар, она выложила мне все, сама. Я услышал обо всех ее похождениях до свадьбы, узнал, на какие уловки она пускалась, как потворствовал ей отец. А потом — обо всех ее любовниках, о том, где она с ними встречалась. Она была на себя не похожа. «Я любила этого человека, слышишь, любила!» — орала она с пеной у рта, не думая о том, что дети уже вернулись из школы и могут все услышать. Мне следовало вызвать полицию и во всем признаться, не правда ли? Меня бы оправдали. Но сын и дочь жили бы всю жизнь, зная, что их мать… Я сразу же все хорошо обдумал. Удивительно, до чего четко работает голова в такие минуты. Я дождался, пока стемнело. Был июнь, ждать пришлось долго. Я крепче, чем может показаться, А раньше был еще крепче…

Одиннадцать. Промерзшая за ночь земля увлажнилась и прогрелась под лучами солнца.

— Ну, что? — спросил Мегрэ.

— Поглядите сами!

Комиссар наклонился. На заступе виднелось нечто белое, извлеченное из глубины. Череп…

— Приношу извинения, сударыни, за причиненное беспокойство. Смею заверить, тревожить вас никто не будет. Мы имеем дело с очень давним преступлением. До официального освидетельствования я сам возмещу вам убытки.

Судья не лгал. Он убил человека. И более пятнадцати лет об этом не знал никто, кроме его жены, которая жила на Лазурном берегу, в Ницце, на вилле «Серые скалы», вместе с голландцем Хорасом Ван Ушеном, торговцем какао.