Жорж Сименон - Двухгрошовый кабачок

У Виктора был восторженный вид забитого человека, привыкшего гнуть шею и вдруг почувствовавшего свое могущество. Всю жизнь он был не в ладах с полицией. И вот теперь вообразил, что занимает выгодную позицию! Слова его сопровождались заученными жестами, многозначительными взглядами.

— Вот так-то! Чего ради я стану говорить, зачем мне пакостить парню, который мне ничего плохого не сделал? Хотите упрятать меня в тюрьму за бродяжничество? Забываете о моем легком! Меня отправят в больницу, а потом — в санаторий!

Мегрэ молча смотрел на него в упор.

— Что скажете о тридцати тысячах франков? Не дорого! Только-только спокойно дожить до конца, а этого недолго ждать. Тридцать бумажек — что они государству?

Он решил, что они у него уже в кармане. Он ликовал. Приступ кашля заставил его замолчать, на глазах выступили слезы, которые можно было принять за слезы триумфа.

Он считал, что перехитрил всех! Он считал себя сильным!

— Последнее мое слово! Тридцать тысяч — и я расскажу все! Вы хватаете этого типа! Вас повышают по службе! Вас превозносят в газетах! Иначе — ничего! Не советую вам трогать его. Не забывайте, что было это больше шести лет тому назад и что имелось только двое свидетелей — Ленуар, который уже больше ничего не скажет, и я.

— Все? — спросил Мегрэ, продолжавший стоять.

— Считаете, дорого?

Спокойствие Мегрэ, бесстрастное выражение лица встревожили бродягу.

— А вы меня не испугаете… — Он попытался засмеяться. — Эта музыка мне давно знакома! Вы даже можете заставить меня обработать. Ну уж извините, тогда посмотрите, что я порасскажу. В газетах прочтут, что несчастный, у которого только одно легкое…

— Кончил?

— И не рассчитывайте, что справитесь в одиночку. Поэтому я говорю, что тридцать тысяч — это…

— Ну, все?

— Во всяком случае, не надейтесь, что я буду вести себя, как дурак. Даже если вы меня выпустите, я не так глуп, чтобы бежать к этому типу, писать ему или звонить.

Голос его теперь стал другим. Виктор терял почву под ногами. Он пытался сохранить самообладание.

— В первую очередь, я требую адвоката. Вы не имеете права держать меня здесь больше двадцати четырех часов и…

Мегрэ выпустил облачко дыма, сунул руки в карманы и вышел, сказав сторожу: «Заприте!».

Он был в бешенстве! Оставшись один, он мог себе позволить перестать следить за выражением лица. Он был в бешенстве, потому что кретин этот здесь, совсем рядом, в его власти, потому что он знает все и ничего из него не вытянешь! Потому и не вытянешь, что кретин! Потому что он мнит себя великим умником!

Придумал ведь чем шантажировать! Шантажировать легким!

Не раз во время разговора комиссар готов был залепить ему оплеуху — это бы его немного отрезвило. Сдержался.

Он взялся не с того конца. Ни одна статья закона не давала возможности подступиться к Виктору!

Тип, репутация которого известна, который всегда жил кражами и всяческими уловками? Но это не значит, что какое-нибудь другое преступление, раз не бродяжничество, не может позволить арестовать его.

Со своим легким он прав. Он разжалобит всех! Он выставит полицию в неприглядном свете! Колонки возмущенных статей появятся в разных газетах:

«Полиция избивает человека, находящегося при смерти!».

Вот он и требует преспокойненько тридцать тысяч франков! И он прав, заявляя, что его вынуждены будут отпустить.

— Откроете дверь сегодня ночью, около часу. Скажете бригадиру Люка, чтобы отправился за ним и не спускал с него глаз.

Мегрэ с силой сжал трубку зубами. Бродяга все знает, ему достаточно слово сказать!

А ему приходится строить гипотезы на ничем не связанных, зачастую противоречивых догадках.

— В кафе Ройяль, — бросил он шоферу такси.

Джеймса не было там. С пяти до восьми он тоже не появился. В банке, где он работает, сторож сказал, что он ушел после закрытия, как обычно.

Мегрэ съел кислую капусту на обед и около половины девятого позвонил к себе.

— Заключенный не спрашивал меня?

— Спрашивал! Он сказал, что взвесил все и что последняя цифра — двадцать пять тысяч, но больше он не сбавит ни копейки. При этом он не преминул отметить, что человеку в его состоянии дают хлеб без масла и что температура в камере не больше шестнадцати градусов.

Мегрэ повесил трубку, побродил немного по бульварам, а когда стало темнеть, поехал на улицу Шампионе, к Джеймсу домой.

Дом его был громадный, словно казарма, с недорогими квартирами, где живут служащие, коммивояжеры, мелкие рантье.