Джон Карр - Ночь у Насмешливой Вдовы

— Что вы, что вы, — с улыбкой повторил Данверс. В глазах его плясали веселые огоньки.

Однако один предмет настолько занимал и жег мысли преподобного Дж. Кэдмена Хантера, что исключал все остальное. Искренность бурлила в нем, словно кипяток, время от времени прорываясь наружу.

— Я пришел спросить, — заявил он, — нет ли у вас книг, посвященных написанию анонимных писем?

— Анонимных писем? — переспросил Данверс, заслоняя своим телом лежавший на столе листок.

— Да, — как ни в чем не бывало подтвердил преподобный Джеймс. — Я намереваюсь посвятить данному предмету завтрашнюю проповедь.

Воцарилась мертвая тишина.

Если преподобный Джеймс рассчитывал произвести впечатление, даже подсознательно, он, несомненно, достиг цели. Данверс застыл как вкопанный. Г.М., успевший развернуть и раскурить черную сигару, не донес ее до рта.

— Я говорю это вам, — продолжал преподобный Джеймс, — потому что никакой тайны здесь нет. Если бы мне представился случай, я бы во всеуслышание заявил о своих намерениях сегодня же вечером… Я скажу своей пастве всю правду. Устрою им разнос, буду язвить и бичевать порок всеми доступными мне скромными средствами. Я скажу прихожанам в лицо, что я о них думаю. Если им не понравятся мои слова, боюсь, здесь не моя вина.

Данверс тихо заговорил:

— Но ваша паства… — Он помолчал. — Почему?

— Вы, сэр, нечасто бываете в церкви?

— Да. К сожалению, нечасто.

— Они могли бы открыться мне, — заявил преподобный Джеймс. — По крайней мере, многие из пострадавших. Но все молчали, боясь скандала. Я мог бы спасти жизнь невинной женщины… — Священник стиснул кулаки. — Однако я во что бы то ни стало намерен разоблачить авторшу анонимок и выставить ее на всеобщее поругание! Впрочем… я не должен разоблачать свой план до завтра. Кстати, сам я тоже хорош! Ведь и я понятия не имел о поразившей нас чуме до тех пор, пока вчера днем сам не получил такое письмо!

— Можно узнать, — спросил Данверс, глядя в пол, — что было в письме?

— Можно, — кивнул преподобный Джеймс, обхватывая себя руками. Сунув руку во внутренний карман пиджака, он порылся там, но ничего не нашел. — Я… забыл его дома. В общем, меня обвиняют в… незаконной связи с мисс Джоан Бейли.

Признавшись в самом страшном, викарий заговорил смелее.

— Я намерен, — заявил он, — зачесть вслух полученное мной мерзкое письмо во время утренней службы!

Наступила такая тишина, что стало слышно собачье тявканье на противоположной стороне улицы. Но сэр Генри настолько погрузился в себя, что напрочь забыл о ждущих его детях.

Первым нарушил молчание Данверс.

— Как вы заметили, я не любитель посещать церковь, — хрипло начал он, потирая подбородок костлявыми пальцами. — И все же… Необходимо расследование, согласен; во что бы то ни стало! Но подобный метод…

— Знаете, что произойдет, когда я прочту письмо в церкви? — спросил викарий.

— Конечно, — кивнул Г.М. — Разразится адский скандал.

— Надеюсь, что так, сэр, — только не в буквальном смысле. Но вы не поняли моей истинной цели. То письмо…

Викарий замолчал и нахмурился. Он только сейчас заметил массивную, бочкообразную фигуру со сверкающей лысой головой и злорадной усмешкой на губах; незнакомец сидел в кресле и курил черную сигару. Викарий вопросительно посмотрел на Данверса.

— Мистер Кэдмен Хантер, — проговорил последний, — позвольте представить вас сэру Генри Мерривейлу.

Викарий, вежливо кивнув, уже собирался произнести какую-нибудь любезную фразу и отвернуться, как вдруг словно что-то вспомнил и сморщил довольно красивое лицо, которое несколько портил слишком длинный нос. Потом провел рукой по светлым волосам и удивленно вскинул брови.

— Но… — сказал он, — тогда вы, должно быть, и есть тот самый феноменальный Старик!

Он произнес последнюю фразу очень спокойно и искренне, как будто сказал: «Но тогда вы, должно быть, сам сэр Ланселот!»

Нечасто в своей жизни Г.М. слышал подобную интонацию; куда чаще его нехотя благодарили или откровенно грубили. Так что от изумления он едва не выпал из кресла. Зато сигара выпала из его негнущихся пальцев, и ее затушил Данверс. Сам же Г.М. впился глазами в викария, пытаясь угадать, не издевается ли тот. Однако преподобный Джеймс и не думал шутить.

— Сынок, — заявил Г.М., выбираясь из кресла, — я чрезвычайно тронут!

— Для меня знакомство с вами большая честь, сэр Генри.

— Я и так набожен как черт, — откровенно признался Г.М., — а после таких слов, надеюсь, буду еще чаще ходить в церковь. Меня не ценят, это факт. От кого вы слыхали обо мне?