Мэри Лондон - Преступление по-китайски

— Что это за хлам? — удивился Форбс.

Среди прочего он разглядел круглое зеркальце, пару книг, три монеты по одному шиллингу, какой-то треугольник и еще два неизвестных предмета; но самое большое удивление у него вызвали два носорожьих рога, венчавших столь необычную композицию.

— Я все положил так, как было, — пояснил эксперт, снимавший отпечатки, — но здесь тоже чисто. Тот, кто разложил эти предметы, был в перчатках.

— Пресвятой Патрик! — воскликнул старший инспектор. — Глазам своим не верю… Как говорит госпожа Форбс, моя жена, жизнь преподносит нам сюрпризы на каждом шагу… Сэр Малькольм, а вы что думаете об этих вещицах на кровати? Что они означают?

Он указал на пять красных прутиков, обвязанных черной лентой, и на плоский камень, на котором лежал молоточек из слоновой кости.

— Это стебли тысячелистника, ими на Дальнем Востоке пользуются предсказатели, — пояснил сэр Малькольм. — А камень с молоточком — части музыкального инструмента, у китайцев он называется «звенящим камнем». Они отбивают на нем ритм во время даосских церемоний.

— Арбалет, прутики, камень… Брайан Уоллес что, интересовался Китаем? Может, он просто лежал и разбирал эти вещицы, и тут вдруг нагрянул убийца…

— К китайскому набору прибавьте два носорожьих рога и не забудьте про все остальное, — сказал сэр Малькольм. — Я, конечно, уточню, хотя странно, почему на кровати оказались именно эти семь предметов.

— Семь? — переспросил Форбс.

— Да, — сказал дородный лейтенант Джеррольд, — если считать пару рогов за один, три других…

— Понял, — прервал его Форбс, — но, сэр, почему вам показалось странным, что их именно семь? Что из этого следует?

— Надо подумать, — сказал сэр Малькольм, — хотя, между нами, я был бы рад куда больше, если б их оказалось восемь.

С этими словами он вышел из спальни, оставив полицейских в полном недоумении.

— И что теперь? — спросил Дуглас Форбс, когда они с сэром Малькольмом Айвори возвращались в кабинет Брайана Уоллеса.

— Дорогой друг, на вашем месте, после того как фотограф закончит свою работу, я бы собрал все эти бумаги и тщательно просмотрел — может, там какая-нибудь зацепка появится. Ваш Финдли, по-моему, слишком горяч, а спешка здесь ни к чему: дело-то серьезное и не терпит суеты. Пусть бумагами, с вашего позволения, займется Джеррольд. Он сама педантичность, это прибавит ему гордости, и он будет из кожи вон лезть.

— Думаете? Но я хотел сказать… Впрочем, раз вы так считаете, тогда конечно, только вот сам я, между нами, плохо разбираюсь в людях голубых кровей, так что не могли бы вы…

— Опросить свидетелей? Охотно, дорогой Форбс. А вы между делом к ним приглядитесь.

— Ах, спасибо, сэр Малькольм. Понимаете…

— Ну, разумеется, разумеется.

Все та же старая история. В присутствии Айвори старший инспектор робел, опасаясь допустить промашку во время допроса, тогда как в иных обстоятельствах лучшего дознавателя было не сыскать. И то верно — у сэра Айвори был весьма своеобразный способ общения со свидетелями. Он делал вид, будто что-то недопонимает, и задавал вопросы вразнобой, как бы вопреки логике и здравому смыслу. Однако практика показывала, что, продвигаясь в расследовании, так сказать, в шахматном порядке, он подобной тактикой сбивал собеседника с толку, вынуждая остерегаться на каждом слове, и в конце концов, обезоружив его, наносил удар то с тыла, то с фланга. Ко всему прочему Форбса неизменно поражало то, что его добрый друг никогда ничего не записывал. Он полагался на свою память, а вернее, по его собственному признанию, позволял свободным, разрозненным элементам самим складываться определенным образом, пока в его голове не вырисовывалась общая четкая картина. Потом он рассматривал эту картину со всех сторон и либо отвергал ее, либо принимал — в зависимости от того, насколько точно она соответствовала другим картинам по одному и тому же делу. «Подобное соответствие — эстетического порядка, — говаривал сэр Малькольм. — А любой порядок обладает характерными, безошибочными свойствами».

Наблюдая такие игры ума, старший инспектор ощущал себя не в своей тарелке, хотя, по настоятельному наущению жены, и проштудировал толковый словарь от корки до корки и даже выучил назубок с десяток-другой премудростей, дабы не ударить в грязь лицом в приличном обществе. Он слышал, что великие шахматисты-чемпионы рассуждали и действовали точно так же. А потому он не просто восхищался сэром Малькольмом, а скорее испытывал по отношению к нему своего рода суеверное благоговение.