Уолтер Саттертуэйт - Эскапада

Но сегодняшний день выдался на диво. Небо — голубой купол, под которым медленно пробегают маленькие пушистые облака. Дрозды и скворцы порхали между вязами, тополями и дубами. Белки прыгали по стволам деревьев и играли со мной в прятки, когда я проезжала мимо. Слева из изумрудной зелени травы поднимался Мейплуайт, серый и величественный, как сказочный замок из сновидений.

Но сны в конце концов всегда уступают место реальности, и мне пришлось очнуться, потому что под амазонкой что-то закололо и зачесалось. Вероятно, черная шерстяная амазонка годилась как нельзя лучше для любой другой погоды, но в этот теплый день она казалась мне смирительной рубашкой. Я начала, как выразилась бы госпожа Эпплуайт, гореть. На самом же деле я таяла, как свечка.

В эту самую минуту, когда я благодарила судьбу за то, что она не послала мне свидетелей, я увидела вдали двух людей, идущих мне навстречу. Я положила очки в карман, чтобы не потерять, так что я не могла разобрать, кто они такие, пока в конце концов не наткнулась на них. Это были господин Гудини и господин Бомон.

В принципе было не так уж важно, что господин Гудини и господин Бомон застанут меня в растрепанном виде. Но, Ева, ты ведь знаешь, я привыкла на все обращать внимание. И для меня это было важно. Я решила отнестись к своему несчастью с типичным английским мужеством — отринуть его. Это не пот, а роса.

Мы немного поболтали о том о сем. Боюсь, мне так хотелось улизнуть, что я была излишне резкой, но американцы, кажется, этого не заметили.

Едва вырвавшись на свободу, я кинулась искать лесную тень. Впереди, ярдах в двадцати, заметила ведущую в глубь леса тропинку и направила туда Шторма.

По этой тропинке давно никто не ходил. Мы передвигались медленно, с трудом. С обеих сторон мешали ветви. Над тропинкой тянулась паутина, напоминая распростертые крылья летучих мышей. Из земли, вдоль тропы, торчали большущие голые корни.

Наконец мы добрались до другой тропинки, пошире. Это была почти дорога, правда, старая, она пересекала нашу тропинку под прямым углом. Я дала моему отважному Шторму кусок сахара и повернула его налево.

В лесу стало еще темнее и тише. В связи с тем, что случилось потом, ты скажешь, что теперь, оглядываясь назад, можно подумать, будто тишина мне просто показалась. Лес, скажешь ты, что бы там ни писали поэты, никогда не бывает молчаливым. Там всегда поют и чирикают птицы и жужжат насекомые. Но, если честно, я слышала только мягкий стук копыт Шторма, ступающего по гниющим листьям, и случайный хруст сломанной ветки. Вдоль тропы бежал узкий ручей, вода чистая, но слегка ржавая, как будто какой-то здоровенный зверь истекал кровью у его истоков. Даже ручей не издавал ни звука.

Я довольно часто сетовала на лондонский шум и гам, но от этой тишины мне стало не по себе. Деревья с искореженными стволами казались выше, шире, темнее и ближе к тропе. Навес из ветвей и листьев над головой стал плотнее. Мой храбрый жеребец, очевидно, чувствуя испуг всадницы, начал водить ушами и трясти головой из стороны в сторону. И заржал, как мне почудилось, нервно. Я уже чуть было не развернула его, чтобы вернуться в уютное прибежище особняка, как вдруг заметила, что дальше тропа ведет к залитой солнцем поляне. Я слегка пришпорила Шторма, и он неохотно тронулся вперед.

На опушке мы остановились. Поляна оказалась прудом шириной футов пятьдесят — его гладь сверкала под лучами солнца, но выглядела черной, будто смоляной. По берегам росли серые кусты. Справа, футах в двадцати, стояла покосившаяся старая мельница. Она уже превратилась в руины: серая соломенная крыша в дырах, серые каменные стены осели, большое серое деревянное колесо слетело с оси и валялось в темной воде, превратившись в труху.

Под ярким солнцем и голубым небом развалины должны были бы выглядеть причудливыми, но живописными, ан нет. Они мне показались (ты снова скажешь, что я выдумываю) зловещими, даже ужасными. Оголенные стропила, покореженные и гниющие, почему-то казались непомерно огромными. От серых камней осевших стен будто исходил жуткий, опустошающий холод.

Могло показаться, и мне действительно так показалось, что мельницу забросили из-за того, что много лет назад здесь произошло ужасное убийство, резня или эпидемия.

Я вдруг сообразила, что это была та самая старая мельница, о которой рассказывала Сесилия за обедом. Куда, по ее словам, приходят два призрака — мать и сын.

Я взглянула налево и увидела иву — ее ветви повисли над черной водой, как волосы женщины над раковиной. И там, в тени этой ивы, стояли они, живые, как и все вокруг них, как все, что мне когда-либо приходилось видеть, — высокая стройная женщина и худенький мальчик.