Найо Марш - Убитая в овечьей шерсти

«Когда я смотрю на это плато, — сказал Артур Рубрик, — я всегда думаю о красоте и равнодушии природы. Мы всего лишь скользим по поверхности нескольких холмов. Ничего нового не происходит. А они — эти холмы — первичны и почти незапятнаны, они такие же бренные создания, как люди и овцы. Они такие же, как до появления человечества».

В ходе этих размышлений и родилась мысль написать о плато в прозе что-нибудь с привкусом великолепной елизаветинской эпохи. «Это звучит патетично, — сказала Теренция, — но для него это было вроде игры. Да это была всего лишь игра».

— Очаровательная игра, — произнес Аллейн. — Что же он написал?

— Пять эссе, которые переписывались неоднократно, но так и не были завершены. Очень часто он плохо себя чувствовал и не мог писать, а когда ему бывало лучше, его энергия расходовалась на поручения Флосси. Нередко он корпел над ее речами и докладами или тащился на встречи и вечера, в то время как ему нужен был покой. Он очень неохотно признавался жене, что ему нездоровится. «Я не хочу огорчать ее, — обычно говорил он, — она такая добрая и заботливая».

— Она и была доброй, — подчеркнула Урсула. — Она бесконечно заботилась о нем.

— Эта забота, — возразил Фабиан, — была какая-то вымученная и покровительственная.

— Я так не думаю. И он не думал.

— Он так не думал, Терри? — спросил Фабиан.

— Он был крайне лоялен. Он говорил только: «С ее стороны это так мило, так заботливо». Но, безусловно, быть объектом такой заботы не слишком приятно. И потом… — Теренция запнулась.

— А что потом, Терри? — поинтересовался Фабиан.

— Ничего. Это все.

— Но это не совсем все, не так ли? Что-то ведь произошло? Что его тревожило в последние две недели до ее смерти? Он был чем-то обеспокоен. Чем именно?

— Он плохо себя чувствовал. Миссис Рубрик была заметно расстроена. Теперь я понимаю, что неприятности с Клиффом и Маркинсом вывели ее из себя. Она ему не рассказала, в этом я уверена, но обронила несколько туманных намеков на неблагодарность и разочарования. Она всегда так делала. Она говорила, что одинока, что другой женщине в ее положении есть к кому обратиться, а у нее никого нет. Он сидел у окна, заслонив глаза ладонью, молча внимая тому, что она говорила. Я готова была ее убить.

Последняя реплика вызвала возмущенное шиканье.

— Банальное преувеличение, — прокомментировал Фабиан. — Я часто сам так говорил о Флосси: «Я готов ее убить». Очевидно, она довольно метко щелкала по носу дядю Артура? Как щелкают орехи, не так ли?

— Да, — откликнулась Теренция, — именно так.

— Забавно, — неожиданно сказал Фабиан. — Мне казалось, что она как бы кокетничала с дядей Артуром на протяжении последней недели. Вела себя как-то игриво, что, на мой вкус, не слишком вдохновляло. И вообще, было не в ее духе. Вы, наверное, все это заметили. Чего она добивалась?

— Честное слово, дорогой Фабиан, — произнесла Урсула, — тебе нелегко угодить. Ты упрекаешь тетю Флосси за недостаток внимания к дяде Артуру и тут же утверждаешь, что она была с ним слишком любезна. Что же она должна была делать, бедняжка, чтобы ублажить тебя и Терри?

— Сколько ей было лет? — выпалил Дуглас. — Сорок семь, кажется? И она, по-моему, очень хорошо выглядела для своего возраста. Я хочу сказать, что… я думаю…

— Проехали, Дуглас, — добродушно сказал Фабиан. — Мы поняли, что ты имеешь в виду. Но не похоже, чтобы эмоциональный подъем у Флосси был вызван какими-то видимыми или даже невидимыми причинами; просто посягнули на ее собственность. И она вела себя словно самка, да простится мне такое выражение, защищающая брачное ложе.

— Это уже чересчур, — промолвила Урсула. — Ты ужасен, Фабиан.

— Хорошо, дорогая, не буду. Но ты не можешь отрицать, что она изменилась в последнюю неделю. Кислая, как лимон, со всеми нами и такая любезная с дядей Артуром. К тому же она следила за ним. Честное слово, она смотрела на него как на добычу, к которой уже прицелилась, и вдруг появился кто-то еще и увидел, что этот объект — ну, ценен и по-своему достоин. Что-то в этом роде, да, Терри?

— Не знаю. Я думаю, что она вела себя жестоко, попрекая его нездоровьем. К этому все сводилось, на мой взгляд, и этого я не могла не заметить.

— Но разве ты не согласна, — упорствовал Фабиан, — что в ней появилось определенное, как бы это сказать, ну черт побери, она давала авансы. Она стала, как кошка. Она стала домашней и ручной. Не так ли?

— Я не заметила, — холодно ответила Теренция.

— Заметила, Терри. Не могла не заметить. Послушай, Терри, — сказал Фабиан очень серьезно, — не думай, что я твой враг. Мне жаль тебя, и я понимаю, что неправильно судил о тебе. Я думал, что твой флирт с дядей Артуром просто так, от скуки. Я думал, ты строила из себя роковую женщину, чтобы заиметь свою сферу влияния. Я знаю, это нестерпимо слушать, но он был несравненно старше тебя и совершенно не годился тебе. Конечно, он был явно неравнодушен к тебе, а ты вполне благоволила к нему. Я знаю, что тебе все равно, что думают о тебе, но я прошу прощения. Ладно. Когда я предложил пригласить сюда мистера Аллейна, мы все согласились, что, чем терзаться постоянно страхами и догадками, мы лучше рискнем, каждый из нас, стать объектом подозрения. Мы согласились, что ни один из нас не подозревает остальных троих, и, невзирая на жуткие воспоминания о местной детективной службе, мы считаем, что правда, вся правда, пусть самая неприятная, никому из нас не повредит. Правы ли мы в этом, мистер Аллейн?