Гари Ромен - Европейское воспитание

– Ты хороший мальчик.

Но Монек недолго оставался в лесу. Как ни обвязывал он руки тряпками, как ни тянул их к малейшему огоньку и как ни молил о тепле, его пальцы стремительно отмирали. Звуки, извлекаемые из скрипки, становились менее чистыми, и аккорд нередко завершался невнятным скрежетом. В такие минуты он плакал, положив скрипку на колени, и его искаженное горем лицо становилось еще уродливее.

– Я теряю пальцы, - всхлипывал он, - я теряю пальцы…

Под Рождество он простудился. Долго лежал в партизанской землянке, свернувшись клубочком, как несчастный, дрожащий зверек. Он бредил и бормотал странные слова на идише, которые понимал только Янкель. Он важно переводил их Янеку:

– Он зовет родителей. - Или: - Он молится.

Однажды ночью, когда партизаны уже давно спали, ребенок пришел в себя. Он пробормотал пару слов, и Янкель встал.

– Он просит, чтобы ему дали скрипку.

Мальчик взял скрипку. Поднял смычок, но ему не хватило сил. Тогда он обнял скрипку и прижал ее к груди, к щеке… Его губы коснулись безмолвных струн. Так он и умер, со скрипкой в руках.

В декабре весь лес облетела новость о том, что в ночь на Рождество состоится собрание всех армий «зеленых», действовавших в районе Вилейки. Махорка с картой в руке переходил от берлоги к берлоге и указывал своим огромным пальцем на место встречи, обозначенное крестиком. Поползли слухи, будто на собрании будет присутствовать Партизан Надежда, который обратится с речью к тем, кто так долго, с таким мужеством и преданностью выполнял его приказы.

Они вышли из нор и, словно тени, двинулись через безмолвный, укрытый снегом лес. Мороз щипал лицо, воздух был неподвижен; ветер, дувший накануне с востока, в конце концов стих, подобно множеству других захватчиков, увязших в бескрайних заснеженных просторах; ни единое дуновение не колыхало белые лапы пихт; Янеку казалось, будто звезды упали с небес на землю и искрились у него под ногами в каждой льдинке - достаточно было только наклониться и собрать их.

С севера пришел партизан Олеся, молодой школьный учитель, на счету которого было более двадцати врагов, убитых в рукопашной: он превзошел всех в умении перерезать горло часовому, так чтобы он и крикнуть не успел; а также отец Бурак, бывший священник польского гарнизона на Балтийском море, продолжавший сражаться еще две недели после того, как на линии фронта умолкла последняя польская пушка. Это был плечистый, неповоротливый человек с могучими кулаками и суровым, пристальным взглядом: он мог бросить гранату на пятьдесят метров и попасть при этом в шапку.

С востока пришел Кублай, лауреат Нобелевской премии по химии, труды которого были известны во всем мире; ему было поручено отравлять воду, которую пил захватчик, пищу, которую тот ел, и даже воздух, которым тот дышал; именно он подбросил в камины штаб-квартиры гестапо в Вильно таблетки с цианидом, от паров которого умерли шеф полиции, палач поляков Ганс Зельда и двенадцать его подчиненных.

С запада пришел бывший чемпион по борьбе Пуцята, которого публика когда-то недолюбливала за нарушение правил на ринге, соперник знаменитых польских борцов Штеккера и Пинецкого; он издавна был известен своей склонностью к запрещенным ударам, предательским приемам и целому набору недозволенных трюков, а теперь, на совершенно другом ринге, где больше не нужно ломать комедию, в этой роли превзошел самого себя.

С юга пришел отряд Черва, теперь возглавляемый Крыленко, и отряды Добранского и Михайко. Там было много других командиров партизанских отрядов вместе с их бойцами, молодыми и старыми, уже знаменитыми и пока малоизвестными, впервые видевшими друг друга.

Одни приходили на лыжах, другие - на снегоступах; третьи с трудом продвигались по снегу, порой увязая по самые колени. Они шли со всех уголков Вилейковского леса, и пихты раздвигали перед ними свои заснеженные ветви со сверкавшими на них звездами, и в этой безмолвной рождественской ночи Янеку иногда казалось, будто весь лес, набрав полные пригоршни даров, отправился к далеким яслям.

Когда они приблизились к месту встречи, сквозь темноту стал пробиваться странный, рассеянный свет. Еще минут десять, шагая ему навстречу, Янек спрашивал себя, что это за новое светило зажглось в небе над самой землей, и когда они наконец вышли на поляну, все увидели, что свет исходил от пихты, ветки которой были унизаны зажженными свечами; вокруг этой живой рождественской ели собралось уже около сотни партизан.