Герчо Атанасов - Только мертвые молчат

– А ты осмелишься утверждать, что не существует, скажем, бабочкиного права? Или воробьиного. Есть и такое, природа кроит широко…

Станчев слушал тихий голос своего друга, но не поспевал за своими мыслями, которые перескакивали от следствия к Петранке, от нее к бабочкиному праву, затем к Арнаудову, в памяти мелькало лицо Досева, номер шуменской «шкоды».

– Славная у тебя дочка, – прервал его размышления Михов. – Милый ребенок.

– Какой тебе ребенок – девица на выданье.

– И когда это она успела так вымахать?

Станчев сказал, что у Петранки уже преддипломная практика, осталось только написать работу. Но тема у нее, тема! Как она могла выбрать такую неясную материю, – представляешь, новый экономический механизм в планировании текстильного производства!

– Не бойся, все равно до осени этот механизм не изобретут.

– Если вообще изобретут когда-нибудь, – добавил следователь.

Внизу валяльня ополаскивала скалы и обмывала берег, а рыба не клевала. Они сменили наживку и снова принялись ждать.

– Интересные дела попадаются? – спросил Станчев.

– Я думаю, что интересные дела появятся, когда изменятся наши прерогативы – a l'esprit de loi [1]… Монтескье.

Станчев понял намек.

– Читал я это сочинение, хотя и с запозданием.

– Все мы читаем его с запозданием… в несколько веков. А в нем есть основополагающие вещи.

– Есть, – ностальгически произнес Станчев. – По поводу того, как отделить врача от пациента. Или наоборот.

Михов оценил это наблюдение.

– Теперь мы уже не плебеи, Коля, плебейское ушло из нас, даже в одежках и манерах. Знаешь, что нам требуется первым делом – зрелая аристократичность.

– Аристократичность?

– Да, притом коммунистическая. Широкий и независимый взгляд на вещи, с высоты духа идей.

– Что ты понимаешь под духом идей?

– Что-то подобное духу закона – не только каждодневное удовлетворение интересов, в которое вмешиваются и корыстные ручонки, но и перспективное, стратегическое удовлетворение потребностей, как сказали бы в генеральном штабе. Примерно, чтобы можно было беспрепятственно отдать под суд, например, министра или того же меня, если есть доказательства.

– Это не аристократичность, а что-то иное.

– Не цепляйся за слово. Аристократия – это сословие, аристократичность – зрелость духа.

– На одном голом духе, Миха, далеко не уедешь.

– Почему голом? Голые духи бывают лишь на спиритическом сеансе, зрелый же дух предназначен для зрелой жизни.

– Возможно, но от этого веет твоей французской школой.

– Марксистской, – поправил его Михов, дернув удочку. – Обратная связь, дорогой, осмысление собственных интересов со стороны горизонта… Вот дрянь, не клюет.

Станчев потянул удочку и сменил наживку.

– Видишь, кусала.

– А насчет врача и пациента ты хорошо сказал, надо будет поведать об этом Диманову с просветительской целью.

– Он тебя не поймет.

– Не поймет? Он-то поймет, только неверно истолкует, в этом вся беда.

– Отчего же неверно? – повернулся к нему Станчев.

– Потому что… – Михов наморщил лоб, – Диманов – слабый юрист, это раз. Во-вторых, он появился у нас по протекции – иначе гнил бы в районных отделениях. И, в-третьих, он по убеждению циник, хотя сам это не сознает.

Станчев почесал голую ногу.

– Цинизм как личная философия, в этом ты прав. Но погоди, почему мы с тобой да, скажем, Вылев, Николчин, почему мы не превратились в циников, а Диманов и иже с ним стали таковыми?

– Это риторика.

– Нет, не риторика.

– А если нет, ты что – сам не знаешь, почему?

– У меня имеется одно объяснение личного характера. По-моему, дело в том, что недостатки, к которым имеют предрасположенность люди этого типа, находят питательную среду.

– Ты не обидишься, если я замечу, что твое объяснение носит отнюдь не личный характер? Но почему именно отрицательные черты этих людей находят питательную среду, а не положительные? Вот это уже не риторика.

– Не риторика, ты прав.

– Наше дело, Коля, началось в социальной сфере, но должно закончиться в моральной и духовной. Иначе…

В подпольной организации, которая действовала в окрестностях Лиона, собрался пестрый народ – коммунисты, анархисты, демократы, одно время там подвизался и смуглый корсиканец, неисправимый поклонник своего именитого сонародника и империи. Там-то Михов часто пускался в споры с одним либеральным клерикалом – каких встреч нам только не преподносит жизнь! – мсье Жуве, бывшим пастором сельской церквушки на побережье. Начитанный католик родом из Эльзаса, мсье Жуве прекрасно знал немецкий и немцев, их бесовство, уходящее корнями, по его словам, еще во времена Лютера и зарождения лютеранства… Борис, обращался он к Михову, растягиваясь на солнышке, немцы – плебеи, они угробили Рим, но не смогли унаследовать его культуру, бесплодными были и попытки создать собственную аристократию, за исключением прусской… А Гете и Гейне? – возражал ему Михов, на что тот снисходительно усмехался… Гейне – второстепенный поэт, а господин фон Гете – провинциальный эпик, который испоганил средневековые легенды о немецком докторе, лишив их мистических прозрений и нацепив на них узду разумного и полезного. Но я толкую о другом, Борис, а именно о том, что вам, коммунистам, следует проявлять огромную осторожность именно в плане соотношения «польза-дух». Вы – атеисты, и трудно предположить, как далеко могут зайти дела, если вы победите… Мы боремся не за торжество пользы, а за торжество справедливости, Жак, возражал ему Михов, это разные вещи. Я здесь уже третий год и осмелюсь вам сказать, что не могу себе представить более прагматичного общества, нежели ваше… С одной ма-аленькой поправкой, дорогой Борис, – при всем при том мы верующие, и даже последний лавочник страшится судьбы и больше рассчитывает на французский дух, чем на линию «Мажино»… Жак, говорил ему Михов, можно откровенно? В том-то и дело, что вы рассчитываете на французский дух, который защищают английские крейсеры, американские воздушные крепости и русские танки… Дорогой Борис, а то, что мы с вами – французский католик и болгарский коммунист – встретились именно здесь, разве это проявление материи, а не духа? Что есть Франция, скажем, без Паскаля, Вольтера, Берлиоза и Бальзака? Покоренная провинция, не более того. Так вот, провинция покорена, а Франция живет. Вы меня понимаете?