Элен Макклой - Удар из Зазеркалья

— Фостина, эти греческие костюмы… — сказала она и осеклась. — Что с тобой?

— Пожалуйста, присаживайся, — сказала, обращаясь к ней, Фостина. — Я должна тебе кое-что сообщить…

Девушка тихо повиновалась и выбрала себе место не в кресле, а на скамье возле окна.

— Сигарету?

— Спасибо.

Медленным, точным движением руки Фостина положила пачку обратно на стол.

— Гизела, ты не знаешь, что им от меня нужно?

Гизела неуверенно переспросила:

— Что ты имеешь в виду?

— Тебе отлично известно, что я имею в виду! — сказала Фостина сухим, надтреснутым голосом. — Ты, конечно, слышала те сплетни, которые обо мне здесь распускают.

Длинные ресницы — это весьма удобный инструмент для прикрытия глаз. К нему и прибегла Гизела. Когда она вновь вскинула ресницы, то в ее взгляде была полная невинность. Ее рука слегка дернулась к лежавшей возле нее подушке, увлекая за собой тонкую струйку сигаретного дыма.

— Сядь поудобнее, Фостина. Ты что, на самом деле подозреваешь меня в том, что я прислушиваюсь к сплетням? Я ведь здесь — иностранка, и прибыла в вашу страну как беженка. А здесь, в Америке, никто иностранцам не доверяет, не говоря уже о беженцах. Ведь многие из них так и не сумели найти свое место, и в результате платили вам черной неблагодарностью. У меня нет близких друзей. А в школе меня терпят только потому, что мой немецкий с грамматической точки зрения совершенен, а мой венский акцент более приятен американцам, чем речь берлинцев. Но мое немецкое имя Гизела фон Гогенемс вызывает малоприятные ассоциации после Второй мировой войны. Так что… — она пожала плечами, — у меня почти нет возможности сидеть за чашкой чая или бокалом с коктейлем и бесконечно болтать на разные темы…

— Ты увиливаешь от вопроса, — сказала Фостина. Она сидела напряженно, не позволяя себе ни на минуту расслабиться. — Поставим тогда вопрос иначе, напрямую: — Ты слышала какие-нибудь сплетни обо мне?

Гизела резко ответила:

— Нет.

Фостина вздохнула:

— Нужно слушать, что говорят вокруг!

— Зачем? Разве приятно, что люди о тебе судачат?

— Нет, конечно. Но так как им рот не заткнешь, то уж лучше пусть сплетничают с тобой. Ведь ты — единственный человек, к кому я могу обратиться с такой просьбой. Только ты можешь сообщить мне, кто этим занимается и что именно говорят обо мне. Ты — единственная моя настоящая подруга. — Она вдруг густо покраснела от набежавшего на нее чувства робости. — Могу ли я тебя так называть?

— Конечно, я — твоя подруга, и надеюсь, ты относишься ко мне точно так же. Но я ничего не понимаю. Что заставляет тебя думать о сплетнях?

Фостина аккуратно раздавила погасшую сигарету в пепельнице.

— Меня уволили. Вот и все. Гизелу поразили ее слова.

— Но за что?

— Не знаю. Миссис Лайтфут не пожелала мне этого объяснить. Если не считать причиной ее глупые россказни о том, что я не вписываюсь в общую атмосферу школы Бреретон. Я уезжаю завтра.

Фостина с большим трудом произнесла последнюю фразу.

Наклонившись вперед, Гизела дотронулась до ее руки. Тем самым она допустила ошибку. Вдруг лицо Фостины исказилось, слезы брызнули из глаз, словно чья-то жесткая невидимая рука выдавила их из глазных впадин.

— Но это еще не самое страшное.

— А что же?

— Видишь ли, что-то вокруг меня происходит, — слова теперь пулей вылетали изо рта Фостины, словно она уже не могла их удерживать. — Я это чувствую давно, но не знаю, что это такое. Какие-то намеки. Неприметные детали.

— Например?

— Посмотри на эту комнату, — Фостина с горестным видом повела рукой. — Горничные отказываются делать для меня то, что охотно исполняют для тебя и других учителей. Они никогда не раскладывают мою постель на ночь. Зачастую к ней вообще никто не прикасается. В графине никогда не бывает холодной воды, в комнате не проводят уборку, не вытирают пыль. Я должна сама выносить мусор, высыпать окурки из пепельницы, а однажды кто-то из них оставил на весь день окна открытыми, и в результате ночью я продрогла до костей.

— Почему же ты не рассказала об этом миссис Лайтфут? Не пожаловалась экономке?

— Я хотела, но пойми, я здесь новичок, приехала недавно, и это место очень много для меня значит. Кроме того, я не хотела создавать неприятности для Арлины. Ей поручено убирать в моей комнате, но мне всегда ее жалко. Она такая неумеха, ужасно косноязычная. Разговаривать с ней все равно, что беседовать с глухим!

— Она тебя не слушает?

— Она прекрасно слышит, но не слушает. Под маской ее внешнего безразличия я постоянно чувствую какое-то упрямое сопротивление и никак не могу понять, чем все это вызвано.