Николас Блейк - Минута на убийство

«Заведу-ка я новую папку, — сказал себе Найджел, — и назову ее „Особо секретное“; это будет досье на управление. Посмотрим, много ли материалов сумею я набрать на коллег за несколько месяцев, что осталось провести на государственной службе. Я буду все собирать в эту папку. А в тот день, когда закончится моя служба, сожгу досье. Нужно понемногу набивать руку. Кто знает, не наступит ли час, когда мне придется снова заняться расследованием преступлений? Впрочем, упаси меня Боже!..»

Его мысли были прерваны приходом Брайана Ингла. Это был суетливый полноватый коротышка с прилизанными волосами; казалось, он не умел передвигаться иначе как трусцой. Он и сейчас не вошел, а вбежал, остановившись перед столом Найджела и едва ли не виляя хвостом.

— Ах да, подписи, — вспомнил Найджел. В карих глазах Ингла бегали огоньки никогда не угасающего энтузиазма. — Я там предложил одно-два изменения. Эти самолеты, конечно же, «тайфуны». И…

— Конечно, конечно, — не дал ему договорить запыхавшийся Брайан. — Но тебе понравилось? В целом? Нормально, ты думаешь? Немножечко не того, не риторично?..

— Нет, вполне сойдет. С моими поправками, — твердо добавил Найджел.

По опыту он знал, что Брайан Ингл влюблен в собственные слова. Во все без исключения. Он вполне способен был вставить их обратно в последние гранки. Между ними велась настоящая позиционная война; Найджел даже придумал специальную систему перепроверки гранок — главным образом для того, чтобы помешать Инглу протаскивать свои варианты.

— Знаешь, что меня поражает? То, как ты умудряешься все это так долго в себе хранить.

— Хранить? Что хранить?

— Да вот это. Священный огонь. Война с немцами кончилась, а ты выдаешь подписи к фотографиям, словно на дворе еще сороковой год.

— Ты меня разыгрываешь, что ли?

— Нет. Просто мне кажется, вряд ли твой пыл, так увлекавший читателей в начале войны, уместен в издании, посвященном ее концу. Эта тема умерла. Публике наскучили статьи, фотографии, выставки, фильмы о войне. Мы выпускаем нашу продукцию потому только, что ряд министерств никак не может побороть пристрастия к саморекламе. Пристрастия, которое, должен со всей самокритичностью признать, мы же сами в них и пробудили. А вероятно, они просто не могут выдержать, чтобы еще сотня тонн бумаги не была выброшена на ветер, как уж это заведено у чиновников. И… О чем это я?

— Не дай Бог, Джимми услышит, что ты такое тут говоришь, — хихикнул Брайан. — Но давай серьезно… Если ты имеешь в виду, почему я по-прежнему отдаю этому делу все силы, в то время как речь идет только о том, чтобы использовать оставшуюся бумагу… кстати, весьма неуклюжая метафора! Ну так вот, должен сказать тебе, что мне просто нравится писать. Писать вообще, что угодно…

Ингл произнес это задумчиво, прислушиваясь к себе, что совершенно не походило на его обычные, быстрые и торопливые высказывания. На сердце у Найджела потеплело. Ему уже не хотелось держаться с этим маленьким человечком официально.

— А еще потому, что ты долго пытался попасть в армию, но каждый раз получал отказ по здоровью и в конце концов решил, что тебе ничего другого не остается, как загонять себя до смерти на ниве пропаганды.

Как истый англичанин, Брайан Ингл на какой-то миг окаменел, придя в смущение от такого интимного тона. Затем неожиданно растаял:

— А, вздор! То же самое можно сказать про каждого из нас. Нет, если уж говорить начистоту, у меня есть все, что нужно писателю, кроме главного — воображения. Любопытство, наблюдательность, трудолюбие, духовный настрой — все атрибуты налицо. Но я не умею придумывать. Поэтому я стал критиком, книжным обозревателем. А теперь сочиняю подписи под фотографиями: они дают мне идеи, будят фантазию. Мне остается только пройтись по канве разноцветными нитками.

Будь Найджел способен смущаться, теперь наступила бы его очередь. Но он давно привык относиться к людям, к их поведению с максимальной бесстрастностью, не примешивая сюда эмоций.

— Тебе нужно жениться, — сказал он, точно подводя итог.

Ингл снова замолчал, предавшись затяжному раздумью. Казалось, что он изучает вопрос во всех возможных аспектах, — об этом свидетельствовал отсутствующий взгляд его карих глаз. Впрочем, скорее всего он просто еще раз смутился.

— Ах, где ты, юность?.. — несколько загадочно ответил он наконец. — Не исключено, что ты прав. Беда в том, что у меня очень высокие требования к женщинам. Высокомерные интеллектуалы сказали бы: лучше относись требовательнее к своим рецензиям, — добавил он, скривив губы.