Марджери Аллингем - Тигр в дыму

— Да, это я уже поняла, — отвечала она так же озабоченно. — Что бы ни случилось, он должен был явиться в полицию лично, ведь это жизненно важно! Возможно ли, чтобы он до сих пор не знал, что там произошло? А это точно, что он пошел по тому проезду, за этим человеком?

— Предполагается, что он поступил именно так. Свидетельство по этому пункту весьма любопытное. Тот молодой детектив, которого зарезали в адвокатской конторе, как раз допрашивал сторожа, когда Хейвок оторвал их от этого занятия. Детектив, по-видимому, был малый добросовестный и записал в свой блокнот довольно длинные показания, заставив старика их подписать. Точно не скажу, но старик утверждает, будто слышал топот бегущих по дорожке, на которую выходит его садик, как раз в то время, когда по нашим сведениям, Шмотка и жеффри покинули «Перья». Он упоминает «топот многих ног». Детектив, похоже, усомнился в этом, но старик стоял на своем. Из этого почти ничего не следует, но трудно предположить, чтобы Моррисон топал так один, не правда ли? Сторож, по-видимому, находился весь вечер в задней комнате и тем не менее не слышал на дорожке никаких других звуков, пока не прибыла полиция.

Он замолчал, замявшись.

— Ну и? — подбодрила его Аманда.

— Дело в том, что в показаниях старика есть еще одна вещь, довольно занятная. Вероятно, у бедняги попросту нервы сдали, во всяком случае на бумаге это выглядит очень странно.

— Ну ради Бога! — взорвался мистер Лагг, сумрачной горой вздымавшийся на фоне тусклого свечения приборной доски. — Вести этот драндулет и одновременно слушать вас, недолго и мозги свихнуть! Так что же там написал наш уважаемый покойник?

— Сторож сказал, будто слышал звон цепей, — произнес мистер Кэмпион, принужденный наконец к откровенности. — Точный текст гласит «Я слышал скрежет тяжелых цепей в то время как люди бежали мимо, и это меня поразило!»

— Получается, что этому типу, Хейвоку, надели наручники, чтобы вести его к доктору? — проворчал Лагг.

— Да нет, конечно!

— Не разберешь ничего — где это мы? Не то угол Беркли-банка, не то просто какой-то квартал. А железные наручники почитали за пережиток еще когда я в колледже учился, но эти реформы прямо никак до этого вопроса не доберутся. Думаю, у них и за кандалами дело не станет, судя по последним инструкциям, дескать, преступник не человек и все такое. Так который там был в цепях?

— Никто, по-видимому, не был. По-моему, это просто померещилось сторожу.

— А то еще кому, — Лагг вырулил на Парк-лейн и пристроился в хвост запоздалого автобуса, направлявшегося на вокзал Виктория. — Я и сам чуть в дурдом не Угодил, путал «р» и «ц». Это я Мраморной Арке никак сигналил? То-то я гляжу, что она не торопится.

— Цепи, — задумчиво произнесла Аманда. — Что еще гремит как цепи, не считая коробки передач Лагга?

Мистер Кэмпион замер.

— Деньги, — проговорил он. — Монеты. Монеты в какой-нибудь жестянке для подаяний.

Сквозь все треволнения пережитого дня всплыло воспоминание. Он снова увидел безостановочное движение уличного оркестра и услышал обрывок мелодии, навязчивый и грозящий.

— Слушай, — сказал он тихо. — Слушай, старушка, кажется, есть один, почти ничтожный шанс, но надо бы его все-таки проверить.

А в это время на койке в дальнем углу подвала, прямо на сетке матраца, застеленной все теми же непременными мешками, и укрытый грязным солдатским одеялом, лежал Джеффри, терзаемый острейшей болью. Он все еще боролся с ней, хотя борьба казалась уже безнадежной.

Рот ему заклеивать не стали. Эту затею оставили, когда увидели, что пленник задыхается, но велели ему молчать. Его руки и ноги были крепко скручены одной веревкой, нестерпимо туго затянутой за спиной, но судорога мучила его еще и от холода, поскольку большую часть одежды с него стащили. Никто к нему и близко не подходил.

Теперь в подвале стало почти тихо. Даже карлик прекратил, наконец, свое верещание. Но у дальней стены не умолкал шепот. Кое-что Доллу все же удалось: он сумел погасить пламя ссоры и уложить всех по койкам, но заставить их заснуть не смог и он. Тянулись первые часы ночи, задолго до рассвета. С рыночной площади пока не доносилось ни звука. Она лежала, мокрая и осклизлая, прямо над их головами. Вокруг простирался город, он задыхался и вздрагивал под тяжелым одеялом тумана.

Один только уроженец Тиддингтона еще не ложился. Он стоял у печки, неотрывно глядя в ее раскаленное чрево, и жег в ней свои тяжелые башмаки, методично рассекая грубую кожу на куски сапожным ножом и один за другим швыряя их в пламя. Кроме этого единственного выказанного проявления человеческой слабости, ничто не выдавало его страха.