Петер Адамс: Роковое наследство

Звуки органа, снова раздавшиеся на верхнем этаже, заставили Дьюита прислушаться.

— Этот идиот Эррис, — выругалась Энн, — снова напился.

— У вас постоялец? А я считал, что из-за ремонта вы уже не сдаете комнат.

— Эррису не нужна комната, он мог бы спать и на матраце в туалете, — зло фыркнула Энн. — Да вы сами увидите.

Они поднялись по ветхой лестнице в коридор, имевший несколько ответвлений, запутанных, как средневековые переулки, и каждый проход имел свои ступеньки разной высоты и ширины; дальше виднелись двери, не похожие одна на другую, а за ними скрывались точно такие же, не похожие друг на друга комнаты и кладовки. Проходы были заставлены штабелями кирпичей, стопками кафеля, завалены мешками с цементом, мусором, глиной. Вдобавок в коридоре стояла и мебель из комнат, где происходил ремонт: старинные деревенские шкафы, обитые железом сундуки, на один из которых Дьюит почему-то сразу обратил внимание, стулья, комоды, кровати — мимо них трудно было протиснуться. По стенам спускалась вырванная местами электропроводка, штукатурка сохранилась далеко не везде. Только кое-где горели лампочки, так что Энн зажгла свечу, прежде чем ввести Дьюита в боковой коридор. В конце коридора она открыла дверь в большую комнату с двуспальным ложем.

— Здесь была спальня моих родителей, — пояснила она. — Но с тех пор, как мама в богадельне, где за ней хорошо ухаживают, — комната нежилая.

Энн попыталась включить свет, но тщетно. При этом она заметила, что Дьюит незаметно изучает ее со стороны, и снова подумала о пьяном Эррисе, который вот уже много дней валяется на постели и кропает какие-то стишки под «церковную музыку». А в его взгляде светится что-то такое, как будто он знает о тебе больше, чем тебе хотелось бы, а улыбка такая кривая, что сразу понятно, какие оскорбительные для женщины слова он готов произнести… А выгнать его нельзя, потому что он задолжал больше чем за месяц и умеет иногда быть таким милым, что его жалеешь.

Тем временем Дьюит уже вынул из сумки пижаму, несессер и дорожный будильник и попросил Энн принести ему к завтраку все свежие газеты. Увидев пачку банкнот в его бумажнике — не меньше ста фунтов! — Энн изменила мнение о нем в лучшую сторону.

— Еще раз большое спасибо за розы, которые вы мне подарили. — Внезапно она стала воплощением любезности. — Я их положила в раковину, чтобы они не завяли, а утром поставлю в самую красивую вазу.

Но Дьюит ее почти не слышал. Он понял, чем привлек его внимание один из сундуков в коридоре. Крышка сундука слегка подвинулась, и это ему не показалось — при колеблющемся свете свечи крышка действительно двигалась!

Значит, кто-то там спрятался, а эти обитые железом сундуки обычно непроницаемы, как сейф, человек может в нем задохнуться, если уже не задохнулся…

Из комнаты напротив снова послышалась музыка, но на этот раз не звуки органа, а завывание джаза — визг и вой джунглей, разорвавшие ночную тишину, как ветхое покрывало. У Дьюита появился предлог выйти из комнаты.

— Прежде чем лечь, пойду утихомирю этого господина, — сказал он. — Подождите, я сейчас вернусь.

Когда он вышел, Энн с минуту прислушивалась, потом подошла к зеркалу, вглядываясь в свое лицо, распахнула халат и критически оглядела свое тело. Эта свинья Эррис сказал правду — она чересчур толстая и рыхлая. Если бы найти завещание отца, она купалась бы в деньгах, и тут уж не так важно, как ты выглядишь. Если пользоваться дорогой косметикой, то можно надолго стать неувядаемой.

Дьюит не пошел усмирять соседа, а бросился сначала по загроможденному коридору к сундуку, который был не меньше полутора метров в длину. Осветив карманным фонариком замок — искусную работу мастера-кузнеца, — он убедился, что замок не заперт, и рванул крышку: сундук оказался пустым. Однако на дне что-то лежало. Черная бусина. Взяв ее в руку, Дьюит увидел, что она отсвечивает кроваво-красным огнем, как рубин. Видимо, бусина висела на цепочке, как кулон, потому что на ней было обломанное ушко.

Спрятав украшение в карман, он закрыл сундук и поспешил к двери, откуда раздавалось кваканье саксофона — дверь была не заперта. В маленькой комнатке стояли кровать, шкаф, умывальник и стул. С потолка свисала лампа без абажура, ее свет нагонял тоску. На постели, покрытой грязной скомканной простыней, лежал молодой человек, пьяный до потери сознания, со стеклянным взглядом, давно не бритый и всклокоченный, с прилипшей ко лбу прядью сальных волос. Около кровати валялось с полдюжины бутылок из-под коньяка и стоял ночной горшок.