Франк Хеллер: Доктор Z

— Что это за поэт?

— Какой-то поэт, которого я встретил здесь недели три назад. Сам он защищается от этого климата тем, что пишет стихи о золоте и огне. Когда вы читаете его стихи, вам начинает казаться, что он был огнепоклонником.

— А что вы дадите за то, чтобы пережить сегодня вечером сильное ощущение? — вдруг спросил комиссар.

— То же, что и калиф, — половину моего царства.

— Но должен предупредить вас, что это сопряжено с опасностью.

— Отвечу словами одного моего приятеля: «Будь, что будет, только бы что-нибудь новое!»

Они провели время каждый по-своему до тех пор, пока куранты на Монетной башне не пробили одиннадцать часов. Ровно в десять минут двенадцатого они встретились с двумя одетыми в штатское полицейскими на углу Рокин и направились с ними к гавани. В такую погоду трудно было различить, где кончается воздух и начинается вода; ритмичные удары волн о сваи напоминали вздохи утопающего. Вдруг доктор понял, что они у цели.

Они находились в кривом переулочке с недавно выстроенными, но уже обветшавшими домами, с фасадов которых влага стекала ручьями. Во многих нижних этажах из мрачных кабаков светились окна, и один из кабачков, самый мрачный, был, по-видимому, целью их путешествия. В нем, как в логовище лисы, было по крайней мере два видимых входа. Комиссар поставил своих подчиненных у одного входа, встал с доктором у другого и, убедившись, что на улице никого нет, дал сигнал. Толчком открыл дверь и потянул за собой доктора.

Переход от воздуха, напоенного влагой, к воздуху, насыщенному спиртными напитками, был слишком неприемлем для непривычных легких. Едва доктор перешагнул порог, как его схватил приступ жестокого кашля; глаза заслезились, и он даже не мог вдосталь насладиться ролью зрителя. Перед ним мелькнула комната, наполненная мужчинами в одежде моряков и в других костюмах. Одни поднялись со своих мест, другие подняли стулья на воздух для защиты; звон стоял от бутылок, упавших на пол; под ногами хрустели осколки стекла. Сквозь табачный дым, густым облаком поднимавшийся над полем сражения, перед его слезившимися глазами промелькнуло лицо, показавшееся ему знакомым: побледневшее от алкоголя лицо с кольцами волос медузы, наполовину скрытое капюшоном плаща. Это длилось всего один момент, так как вдруг погас свет, и все пришло в страшное смятение. На пухлое тело доктора посыпался град тумаков и ударов, и он познакомился с множеством таких голландских словечек, каких ему никогда не приходилось слышать. Он мог установить, что если самое неприятное — это быть повешенным в темноте, то во всяком случае, весьма неприятно быть кидаемым в разные стороны личностями, по-видимому вполне подготовленными к вышеописанному способу смертоубийства. Наконец кто-то нашел электрический выключатель, и зал снова осветился. Но чувства, вызвавшие у доктора ощущение, что большинство посетителей проложило путь к выходу по его ногам, не обманули его, так как свет освещал почти пустое кафе. Заорав своим подчиненным, чтобы они стремглав выскочили на улицу, комиссар бросился в задние помещения кабака. Но все было напрасно, и через некоторое время они ушли из кафе без всякой добычи.

— Кого это вы хотели сцапать? — спросил доктор, когда, по его мнению, уже наступил момент, подходящий для такого вопроса.

— Одного мерзавца, которого я давно выслеживаю! — заорал комиссар. — Так давно, что я скоро стану посмешищем всего отряда, если мне не удастся схватить его. Если хотите знать — он маньяк-поджигатель, который поджег в городе чуть не двадцать домов с большим или меньшим успехом! И он был действительно здесь, как мне донесли. Вы не видели его? За столиком посередине зала! Каким образом он мог скрыться отсюда — это для меня тайна, которую бы мне хотелось узнать.

— Я знаю, кто ушел, — сказал доктор, посмотрев на свои пострадавшие ноги. — Возможно, что я его и видел, но мои впечатления не были так отчетливы, как мне бы этого хотелось. Каков он был с виду?

— Да я же сказал вам, что он сидел посередине зала! Человек с черными волосами, в большом плаще!

Доктор замолчал и стал смотреть на дуговую лампу.

— Человек с черными волосами, в плаще? — повторил он. — Да ведь это и есть мой приятель-поэт!

— Ваш приятель, поэт? Быть не может!

— То же говорю и я, только в связи с другим. Человек, который пишет стихи о священном огне и восхваляет персов за то, что они не хотят сжигать своих покойников, — неужели он может быть «пироманом»? [5] «Пиромания» — греческое слово: «мания огня».