Альфред Мейсон - Узник опала

Поклонившись, аббат двинулся дальше, но Ано повернулся на каблуках, как солдат, и вновь оказался рядом с ним.

– Разумеется, – невозмутимо продолжал детектив, – сначала я ловлю преступника, а потом вы спасаете его душу. Но у нас есть еще одна, общая обязанность, мосье аббат.

– У меня их тысячи, мосье Ано. Я не вижу им конца, хотя читаю проповеди уже тридцать лет.

– Одна из них важнее других.

Маленький священник понял, с какой стороны ожидать удара.

– Об этом я также осведомлен, мосье Ано.

– Долг добропорядочного гражданина.

– Не стану спорить.

– И под давлением этого общего для всех долга наши различные обязанности могут частично совпадать.

Двое мужчин шли рядом друг с другом на некотором расстоянии от комиссара и мистера Рикардо, но, к радости последнего, оставались в пределах слышимости. Однако аббат, хотя и не проявляя признаков спешки, упорно приближался к двери гостиной.

– Надеюсь, когда и если это время придет, я исполню свой долг, – ответил он.

– Это время пришло, мосье аббат.

– Судить об этом мне, мосье Ано, а я так не думаю.

– Предлагаю подумать еще раз, мосье аббат.

Диалог казался сугубо официальным и вежливым, хотя гневная дрожь в голосе и язвительные интонации иногда обнаруживали враждебность, испытываемую собеседниками друг к другу. Однако презрение, обуревавшее аббата Форьеля, побудило его сделать ложный шаг.

– Любой ваш аргумент, мосье Ано, разумеется, должен требовать моего глубочайшего внимания, – сказал он, скривив губы.

Ано тотчас же этим воспользовался.

– Возьмем к примеру историю с вашим облачением, мосье, украденным вчера вечером.

Удар попал в цель. Аббат остановился и несколько секунд хранил молчание.

– Мосье Ано, – заговорил он виноватым тоном, – вчера вечером я сообщил о краже преждевременно. Мне стыдно, и я обязательно наложу на себя епитимью за этот грех. Сегодня утром облачение висело в моей ризнице, и я носил его уже в шесть, моля по просьбе двух пожилых прихожанок святого Матфея благословить наши виноградники.

Ано явно был удивлен.

– Облачение вернули к шести утра? – воскликнул он.

Аббат улыбнулся.

– Мы, не принадлежащие к вашей профессии, мосье Ано, можем позволить культивировать в себе доброту и снисходительность до такой степени, чтобы допустить, будто облачение не крали вовсе.

– Так не пойдет! – резко заявил Ано. Двое мужчин стояли лицом к лицу – священник, пытающийся скрыть то, что ему известно, с помощью бесстрастного вида, и детектив, возвышающийся над ним, как инквизитор. Любезности типа «мосье аббат» и «мосье Ано» были отброшены, словно прошлогодние кружева на дамском платье. – Вы не могли найти все предметы вашего облачения в ризнице сегодня утром, так как один из них находится в морге Вильбланша, запятнанный кровью молодой женщины, которая вчера вечером обедала в этом доме за одним столом с вами и была потом зверски убита!

Мистер Рикардо едва удержался от возгласа, поняв, почему Ано с таким вниманием изучал кусок ткани, в который было завернуто тело Эвелин Девениш. Аббат уставился на детектива с отвисшей челюстью и ужасом на лице.

– Вы в этом уверены? – запинаясь, произнес он и, не дожидаясь ответа, поплелся к скамейке и тяжело опустился на нее, вытирая лоб платком. При нем не оказалось ни пращи, ни камня.

Но Ано не оставил его в покое. Подойдя к скамейке, он внезапно развернул маску и продемонстрировал ее аббату:

– Можете представить себе ее предназначение?

– Разве что для карнавала, – отозвался аббат с бледным подобием улыбки. Он едва взглянул на маску, по Ано поднес ее к его глазам. Отпрянув, словно прикосновение маски могло быть заразным, аббат поднялся на ноги.

– Эта несчастная женщина еще вчера была жива, – сказал Ано, стоя перед ним.

– Я буду молиться за ее душу, – ответил аббат.

– Но из этого дома исчезла еще одна молодая девушка, у которой вся жизнь впереди. Как насчет нее, мосье аббат?

– Я буду молиться, чтобы с ней не случилось ничего плохого.

– И вы не окажете мне никакой другой помощи?

Голос Ано отзывался гулким эхом на террасе и в саду. В нем слышались упрек и обвинение. Но уши аббата Форьеля были глухи к ним, а глаза не видели ни сад, ни Жиронду, ни противоположный берег. Они созерцали череду столетий, перед которыми одна или две жизни и несколько часов страданий не значили ровным счетом ничего.

– Мосье, – произнес он спокойно и с достоинством, – произошло ужасное преступление, которое может иметь столь же ужасное объяснение. Вы знаете об этом больше, чем я. Прошу меня извинить.