Дороти Сэйерс: Без свидетелей

— Но если ему показалось, что женщину убили…

— Чарльз, дорогой мой, — произнес молодой человек с моноклем, — людям, особенно докторам, ничего не должно «казаться». Иначе можно навлечь на себя ужасные неприятности. В случае Притчарда я думаю, что, отказавшись подписать свидетельство о смерти миссис Тейлор и, послав регистратору встревоженное письмо, доктор Патерсон сделал практически все, что было в его силах. Он же не мог заставить этого субъекта поумнеть. Если бы началось расследование обстоятельств смерти миссис Тейлор, это спугнуло бы Притчарда, и он наверняка бросил бы жену на произвол судьбы. Кроме того, у Патерсона не было на руках ни одной стоящей улики. А если бы доктор оказался не прав? Ты только подумай, какой шум бы тогда поднялся!

— Все равно, — настаивал его собеседник, молодой человек с неприметной внешностью. Он с видимым сомнением извлек из раковины горячую Helix Pomatia и, нервно разглядев улитку со всех сторон, положил в рот. — Все равно, долг гражданина требует, чтобы человек заявил о возникших у него подозрениях.

— Твой долг — да, — возразил приятель. — Но долг обычного гражданина отнюдь не обязывает его есть улиток, если он их не любит. Мне показалось, что это как раз твой случай. К чему бороться с жестокой судьбой? Официант, заберите у джентльмена улиток и принесите ему устриц… Нет, как я уже сказал, питать подозрения, требовать расследования, поднимать шум — все это входит в твои обязанности. Если ты ошибешься, тебе никто и слова не скажет. Все объяснят это тем, что умный, старательный офицер полиции просто слегка переутомился. Но бедняги доктора! Они же в социальном плане, можно сказать, все время ходят по лезвию ножа. От врача, который по малейшему поводу будет обвинять людей в убийстве, сбегут все пациенты.

— Пожалуйста, извините меня…

Эти слова принадлежали молодому человеку, который в одиночестве сидел за соседним столиком. Он взволнованно повернулся к говорящим.

— Мне ужасно неудобно вмешиваться в вашу беседу, но каждое ваше слово — чистая правда, и моя собственная история — тому подтверждение. Вы и представить себе не можете, насколько зависим врач от причуд и предубеждений своих пациентов. Самые элементарные меры предосторожности приводят их в негодование. Если вы предложите провести вскрытие, они поднимут вопль, что их дорогого покойника хотят «исполосовать ножом вдоль и поперек», а если вы попросите разрешения в научных целях провести исследование какой-нибудь непонятной болезни, они решат, что вы намекаете на что-то малоприятное. Остается только махнуть на все рукой. Если же потом окажется, что дело было нечисто, полиция хватает врача за глотку, газеты над ним потешаются, и бедняга начинает жалеть, что вообще появился на свет.

— Похоже, вас не минула чаша сия, — заметил человек с моноклем. Он посмотрел на худощавого юношу с симпатией и интересом.

— Так оно и есть, — многозначительно ответил тот. — Если бы я вел себя как светский человек, а не как неподкупный гражданин, мне не пришлось бы теперь бегать в поисках новой работы.

Человек с моноклем, чуть заметно улыбнувшись, окинул взглядом зал ресторанчика в Сохо, где они находились. Справа от них какой-то слащавый толстяк развлекал двух хористок. Позади него двое пожилых завсегдатаев демонстрировали свое близкое знакомство с кухней ресторана «О Бон Буржуа», поедая рубец по-каннски (который здесь был просто великолепен) и запивая его бутылкой Шабли-Мутон 1916 года. На другом конце зала какой-то провинциал с женой шумно возмущались, выражая свое недовольство обедом. В это время за соседним столом красивый седовласый владелец ресторана, погруженный в приготовление салата для семейной вечеринки, не думал вообще ни о чем, кроме того, чтобы соблюсти правильную пропорцию между специями и чесноком. Метрдотель принес человеку с моноклем и его спутнику блюдо с голубой форелью. Он показал его им, помог разложить рыбу по тарелкам и удалился, оставив джентльменов в тишине и уюте, которых люди наивные ищут и никогда не находят в дорогих элегантных кафе.