Жорж Сименон - Покойный господин Галле

В Сансере разочарованный Тардивон доверительно сообщал своим лучшим клиентам, угощая их рюмкой арманьяка:

— Вполне серьезный с виду человек нашего с вами возраста. И вот, умчался, даже не заглянув в номер. Хотите посмотреть место, где это произошло? Любопытно… Однако только полицейские из Невера осмотрели комнату. Прежде чем унести тело, они мелом обвели на полу контур. Да, кстати, там нельзя ни к чему прикасаться. В таких делах, сами знаете, можно ждать чего угодно.

Переночевав у себя на бульваре Ришар-Ленуар, Мегрэ приехал в Сен-Фаржо в среду около восьми утра. Он уже выходил из здания вокзала, как вдруг, о чем-то вспомнив, вернулся и спросил у служащего:

— Господин Галле часто ездил этим поездом?

— Отец или сын?

— Отец.

— Каждый месяц он уезжал на три недели. Ехал до Руана вторым классом.

— А сын?

— Он приезжает из Парижа почти каждую субботу вечером. У него билет туда и обратно в вагон третьего класса. А уезжает в воскресенье последним поездом. Кто бы мог подумать!.. Я вижу его, как сейчас. В первое воскресенье июня он открывал рыболовный сезон.

— Отец или сын?

— Отец, черт возьми. Видите, вон там, между деревьями, его синий ялик? На этот ялик найдется много покупателей: покойный сделал его своими руками из дуба и сам же придумал массу усовершенствований. И рыболовные снасти у него тоже особые.

Мегрэ сознательно добавил этот штрих к еще далеко не полному образу покойного. Он посмотрел на ялик, на Сену и с некоторым усилием представил себе человека с бородкой, часами неподвижно сидящего над водой с бамбуковой удочкой.

Затем комиссар направился в сторону «Маргариток», заметив, что туда же движется пустой второразрядный катафалк.

Возле дома не было ни души, только какой-то человек катил тачку. Он остановился, с удивлением глядя на похоронный экипаж.

Колокольчик на воротах был обмотан тряпкой. Входная дверь завешена черной материей, на которой серебром были вышиты инициалы покойного.

Мегрэ не ожидал встретить подобную пышность. Слева в коридоре на подносе лежала одна-единственная визитная карточка, украшенная короной, — от мэрии Сен-Фаржо. Из гостиной, где г-жа Галле в прошлый раз принимала комиссара, была вынесена вся мебель, а в центре установлен гроб, окруженный восковыми свечами. Стены были обтянуты черным.

От этого траурного убранства веяло чем-то таинственным и двусмысленным. Может быть, из-за того, что в доме не было ни единого посетителя, да, собственно, никто уже и не мог прийти — катафалк стоял у дверей. И эта единственная визитная карточка, имитирующая литографическую печать, серебряное шитье и две фигуры по обе стороны гроба: справа г-жа Галле в полном трауре, лицо закрыто вуалью, в руках матовые четки; слева — Анри Галле тоже весь в черном.

Мегрэ бесшумно прошел вперед, поклонился, обмакнул самшитовую веточку в святую воду и окропил гроб. Он чувствовал, что мать и сын следят за каждым его движением, но никто не произнес ни слова.

Тогда он отошел в угол, одновременно прислушиваясь к доносившемуся с улицы шуму и наблюдая за выражением лица молодого человека.

Было слышно, как на аллее лошади роют копытами землю. Стоя на солнцепеке под окном, вполголоса переговаривались служащие похоронного бюро. В комнате, где стоял гроб и которую освещали только свечи, длинное лицо сына казалось еще более асимметричным, а черный фон подчеркивал болезненную бледность его кожи.

Волосы его, разделенные пробором, казались приклеенными к черепу. У него был высокий выпуклый лоб. Настороженный взгляд близоруких глаз прятался за толстыми стеклами в черепаховой оправе.

Изредка г-жа Галле приподнимала вуаль и прикладывала к глазам носовой платок с траурной черной каймой.

Взгляд Анри, ни на чем не задерживаясь, скользил по комнате, упорно избегая взгляда комиссара. Наконец Мегрэ с облегчением услышал шаги служащих похоронного бюро.

Чуть позже раздался шум — по коридору, задевая за стены, тащили носилки. Из груди г-жи Галле вырвалось рыдание, а сын, глядя куда-то в сторону, погладил ее по плечу — и только.

Контраст между второразрядной пышностью катафалка и процессией, состоящей из двух человек, которую замыкал распорядитель этой странной церемонии, был разителен.

Солнце по-прежнему припекало. Человек с тачкой перекрестился и свернул в боковую аллею, а жалкий кортеж двинулся вперед по широкой аллее, где свободно могли бы маршировать целые полки.