Николас Мейер: Учитель для канарейки

— Света, — мягко подсказал я. Она слегка качнула головой, принимая мое определение, — схватить его. Бедный Никто! — Кристин вздохнула.

— В каком смысле, Никто? — переспросил Мифруа.

— Так он называл себя, мсье.

Мифруа изумленно мигнул, но не стал отвлекаться от своих обязанностей.

— Продолжайте, пожалуйста, мадемуазель.

— Как и велел мсье Сигерсон, я не входила в свою гримерную до самого выхода на сцену. Я ждала своего выхода за кулисами, когда вдруг услышала пение Ноубоди, и едва не упала в обморок от одного звука этого голоса. Я думала, что прямо сейчас умру. В мире нет — вернее сказать, не было — голоса, способного сравниться с этим. Рядом со мной стояла табуретка помощника режиссера, я так и упала на нее и зажала руками уши, чтобы не слышать… это… — она помолчала, ища подходящее слово, потом беспомощно пожала плечами, — эти невозможные звуки, — она кашлянула, прочищая горло. — Потом он ушел со сцены с левой стороны, и мне стало легче. Я знала, что он растворится в стенах Оперы прежде, чем кто-либо догонит его, и это успокаивало. Головокружение ослабло. Пока звучал Пророк , я заставила себя встать и пройтись. Потом занавес поднялся, подошла моя очередь, я была испугана, но сосредоточена на своем выступлении. Я вспомнила все, чему он учил меня… — только сейчас Кристин осознала это, и в голосе ее отразилась ирония. — И я пела, как пела всегда — только для него одного, — на глазах у нее выступили слезы, но она решительно сморгнула их. — Вы были правы, мсье Сигерсон. Музыка поддержала меня.

— Это величайшее достоинство музыки, мадемуазель.

— И что? — поторопил Мифруа с откровенным масляным подобострастием, которое она не могла не заметить, и, однако же, не уловила.

— Я раскланялась и отошла вглубь сцены. И вдруг стало темно. В то же мгновенье земля разверзлась у меня под ногами, и меня подхватили железные руки. Прежде чем я могла закричать, чужая ладонь зажала мне рот, и я вдохнула какой-то тошнотворный аромат, — ее передернуло при этом воспоминании. — Что было потом, я не помню.

— Когда я пришла в себя, я находилась будто бы в сказке или во сне, — Кристин возвела глаза к больничному потолку, словно там были записаны события, о которых она рассказывала. — Я сидела на прекрасной белой лошади, которую вел высокий кавалер в красном, с пышным плюмажем. По узкому проходу, залитому сиянием тысячи свечей, мы подошли к затянутому туманом озеру. Мне казалось, что я нахожусь под каким-то заклятьем, какими-то чарами.

— Озеро? — буркнул Мифруа, забыв об избранной ранее сочувственной тактике.

— Я знаю, это звучит нелепо. Может быть, я все еще спала, и все это пригрезилось мне.

— Похоже на то.

Я подал ему знак не вмешиваться.

— Прошу вас, продолжайте, мадемуазель.

— Это было, как во сне, — повторила она. — На кромке берега он помог мне спешиться, и я снова соскользнула в его объятья. Он нес меня с такой легкостью, словно я совсем ничего не весила. Я будто плыла в его руках, — Кристин бросила тревожный взгляд на своего возлюбленного, но я со значением кашлянул, и она вернулась к рассказу. — Он отнес меня в лодку…

— Ба!

— Прошу вас, инспектор. Будьте так любезны слушать дальше.

Кристин незачем было уговаривать продолжать рассказ. Ее повесть обрела собственный импульс, взгляд молодой женщины устремился в пустоту, и повествование развивалось само собой.

— Он вез меня по волшебному озеру, разрывая туман взмахами весел. Не так уж долго мы плыли, а потом он подхватил меня и перенес в свой дом.

Вспомнив его дом, Кристин моргнула, мгновенно возвращаясь к реальности.

— Это был самый обыкновенный дом со всеми возможными удобствами. Моя комната уже ждала меня…

— Ваша комната? — не выдержал полицейский. Она кивнула, даже не посмотрев на него.

— Там уже была одежда, как раз мне впору, моего размера, на мой вкус. Как у Белоснежки. Там была кровать и даже некоторые из моих любимых картин висели на стенах. На книжной полке стояла Библия и издания самых ценимых мной книг. Был там туалетный столик и будуар — можно было подумать, что он читает мои мысли и заранее знает, чего мне захочется. Он сумел угадать все мои желания, — Кристин снова заговорила невыразительно и монотонно, тем же манером она описывала свой сон. Я подумал, не было ли это запоздалым последствием действия хлороформа?

— В конце комнаты стоял орган с тремя клавиатурами и педалями, и он принялся играть, подав мне перед тем фрукты и бокал холодного вина. Ему не пришлось называть, что он играет. Он исполнял свою оперу. Вы знаете, — она бросила быстрый взгляд в мою сторону, — Торжествующий дон Хуан, та самая опера, над которой он так долго работал. Я слушала — это было что-то волшебное — а потом он запел. И пока я слушала, меня обуяло удивительно чувство, меня поглотило неодолимое, отчаянное желание, но все это было частью сна, понимаете? Сна, в котором я жила. Я тихо подкралась к нему, влекомая музыкой, и в то же время, словно в трансе, подчиняясь некому необъяснимому внутреннему импульсу, которому я не могла сопротивляться, — она замолчала в нерешительности.