Агата Кристи - Пассажир из Франкфурта

— А с ними-то что не так? — улыбнувшись, поинтересовался Стэффорд Най.

— Слишком много серьезных женщин, поэтому им не хватает, знаешь ли, живости.

— Ну что ты, в наши дни ни одна политическая партия особенно не стремится к живости.

— Вот именно, — сказала тетка Матильда. — И вот тут-то конечно же ты ведешь себя не правильно. Ты хочешь внести немного веселья, хочешь немного позабавиться и поэтому немного подшучиваешь над людьми, а им это, естественно, не нравится. Они говорят: «Ты несерьезный молодой человек».

Сэр Стэффорд Най рассмеялся. Его взгляд блуждал по стенам комнаты.

— Куда ты смотришь? — спросила леди Матильда.

— На ваши картины.

— Надеюсь, ты не хочешь, чтобы я их продала? Похоже, теперь все продают свои картины. Старый лорд Грэмпион, ты его знаешь, продал своих Тернеров, а также несколько портретов предков. И Джеффри Голдман продал всех своих прелестных лошадей — по-моему, работы Стаббса? Что-то в этом роде. А какие деньги за них дают! Но я-то не хочу продавать свои картины. Я их люблю. Почти все картины в этой комнате мне по-настоящему дороги, потому что это предки. Я знаю, что предки теперь никому не нужны, ну и пусть, значит, я старомодна. Мне нравятся предки. Я имею в виду, мои собственные. На кого ты там смотришь? На Памелу?

— Да. На днях я ее вспоминал.

— Просто поразительно, как вы похожи! Даже больше, чем близнецы, хотя говорят, что разнополые близнецы не могут быть абсолютно похожи, если ты понимаешь, что я имею в виду.

— Тогда Шекспир, должно быть, ошибался, когда писал про Виолу и Себастьяна.

— Но ведь просто брат и сестра могут быть похожи друг на друга, правда? Вы с Памелой всегда были очень похожи, я хочу сказать, внешне.

— Только внешне? А по характеру?

— Ни в малейшей мере, вот что самое удивительное.

Но конечно же у тебя и у Памелы есть то, что я называю фамильным лицом — не Наев, а Болдуин-Уайтов.

Когда дело доходило до обсуждения генеалогии, сэр Стэффорд Най был не в силах тягаться со своей тетушкой.

— Я всегда считала, что вы с Памелой пошли в Алексу, — продолжала она.

— Алекса — это которая?

— Твоя прапра… по-моему, еще одно пра, прабабка, кажется, венгерка, то ли графиня, то ли баронесса или что-то в этом роде. Твой прапрапрапрадед влюбился в нее, когда работал в посольстве в Вене. Да, точно, она была венгеркой. Очень спортивная. Венгры — они очень спортивные. Она любила охотиться верхом, великолепно держалась в седле.

— У вас есть ее портрет?

— На первой площадке лестницы, прямо над ступенями, немного вправо.

— Перед сном обязательно взгляну.

— Может быть, ты сейчас сходишь, а потом мы о ней поговорим.

— Хорошо, если вы так хотите.

Он улыбнулся ей, выбежал из комнаты и поспешил вверх по лестнице. Да, у старой Матильды острый глаз: это то самое лицо, которое он видел и запомнил. Запомнил не потому, что оно было похоже на его собственное, даже не потому, что оно похоже на лицо Памелы, но из-за еще более близкого сходства с этим портретом. Красивая девушка, которую привез домой посол, его прапрапрапрадед, если хватает этих «пра»: тетка Матильда никогда не удовольствовалась лишь несколькими. Ей было лет двадцать, она была отважной девушкой, великолепной наездницей; она божественно танцевала, и в нее влюблялись мужчины. Но она была верна, так всегда говорили, прапрапрапрадеду, весьма надежному и здравомыслящему служащему дипломатического корпуса. Она отправлялась вместе с ним в заграничные посольства, и возвращалась, и рожала детей — насколько он помнил, троих или четверых. От одного из этих детей ее лицо, ее нос, поворот головы унаследовали он и его сестра Памела. Он подумал: а эта молодая женщина, которая одурманила его снотворным и уговорила одолжить ей плащ, которая заявила, что ей угрожает смертельная опасность, если он не сделает того, о чем она просит, эта женщина — не может ли она быть его пятиюродной или шестиюродной сестрой, связанной семейными узами с дамой на портрете, перед которым он сейчас стоит? Что ж, может быть. Возможно, их предки одной и той же национальности. Во всяком случае, их лица весьма схожи.

Как прямо она сидела в опере, каким безупречным был ее профиль с изящным, с горбинкой носом. И аура, исходящая от нее…

— Ну что, нашел? — осведомилась тетка Матильда, когда племянник вернулся в белую гостиную, как обычно называли эту комнату. — Не правда ли, интересное лицо?

— Да, и довольно красивое.

— Гораздо лучше иметь интересное лицо, нежели красивое. Но ведь ты же не был в Венгрии или Австрии? Ты ведь не мог встретить в Малайзии кого-то похожего на нее? Такая женщина не стала бы сидеть за круглым столом и делать пометки, или править доклады, или заниматься чем-нибудь подобным. Все считали ее сумасбродным созданием: прекрасные манеры и все такое, но дикая, как дикая птица. Она не ведала опасности.