И тут же в кадре появился комиссар Мессалье: он стоял в фойе, лицо волевое, волосы ежиком, на ровных зубах отражался свет прожекторов. Раймон даже не заметил, как снова налил себе. Ему не нравился этот человек; он боялся его всем своим издерганным существом. Комиссар, казалось, чувствовал себя уверенно.
«— Со стороны кулис и сцены опасности никакой, — сказал он. — Там нет ни одной живой души. Остается зрительный зал. Первые пять рядов будут пустовать, и боковые места над сценой тоже. Что может произойти? Допустим, какой-нибудь чокнутый попробует чем-нибудь швырнуть… У меня повсюду расставлены люди… Преступника тут же схватят… Поверьте мне, ничего не случится! — Комиссар рассек рукой воздух, будто взмахнул косой. — Ничего!»
Камера, установленная, вероятно, где-то на крыше, дала общий план. Она медленно поворачивалась, показывая подходы к мюзик-холлу. Сверху толпа напоминала поток лавы, жирный, в змеящихся струйках. Он начал тяжело разделяться на рукава, раздались крики.
«— А вот и первые почетные гости, — прокомментировал репортер. — Скоро сюда съедутся все корифеи песни и массовых зрелищ… Кажется, я узнаю…»
Его голос заглушили крики восторга. Телеоператор быстро перевел камеру, и на экране возникло лицо знаменитости в узком коридоре нечетких фигур, расплывчатых лиц.
«— А сейчас из „феррари“ выходит…»
Снова вопли. Раймон завороженно переводил взгляд с экрана на экран. Ему хотелось видеть все. Он бы отдал… даже жизнь отдал бы… лишь бы на минуту оказаться на месте одного из тех, кто дружески махал рукой и, приветливо улыбаясь, поднимался сейчас по ступеням мюзик-холла. Возникла сутолока, раздались возгласы.
«— Обстановка накаляется, — говорил журналист. — Полиция уводит одного слишком рьяного любителя музыки. Вечер рискует стать еще веселее, чем ожидалось».
Показали зал. Он был уже полон. Молодежь возбужденно перекликалась… Слышались громкие хлопки.
«— Это лопаются бумажные пакеты. Их надувают зрители, забавы ради», — пояснил репортер.
Музыканты рассаживались в яме. Вдруг какой-то человек, вероятно полицейский в штатском, приказал им выйти, и они один за другим снова удалились. А шум все нарастал. Раймон и сам уже не владел собой. Волосы его слиплись от обильного пота. Стакан дрожал в пальцах. Он забрался с ногами на диван, уселся поглубже.
«— Только что комиссар Мессалье решил внести в программу существенные изменения, — продолжал репортер. — Он считает, что это поможет сохранить нормальную обстановку. Крис Марешаль, чей номер намечался во второй половине концерта, выступит в самом начале. Сейчас конферансье объявит об этом зрителям…»
Появление конферансье, вынырнувшего из складок занавеса, было встречено такими воплями, топотом, взрывами лопающихся мешков, что слова его потонули в этом гвалте. Он беспомощно развел руками и снова скрылся. Раймон представил себя на месте Криса. Если когда-нибудь к нему вернется удача, он тоже будет слушать из-за кулис этот рев… ему тоже доведется шагать в свете прожекторов навстречу многоголовому зверю. Сумеет ли он?.. Да… Да… Он стремился к этому мгновению изо всех сил. И он своего добьется, если только преступник осмелится сейчас нанести удар… если Крис сойдет с его дороги… Раймон жадно выпил, как раненый, который возвращается к жизни, и подался вперед, кусая ногти.
Занавес начал медленно раздвигаться, открывая сцену, в глубине которой небольшая группка сопровождающих ожидала выхода Криса. На этот раз раздались не просто вопли, а дикий рев; вся студия содрогалась от гула — зал приветствовал Криса. Вот он — настоящий успех, вот слава, вот удача… Раймон задыхался, словно под пыткой. Наконец показался Крис, сначала совсем маленький — точка на экране, — но, поскольку камера быстро приближалась к нему, он рос на глазах, словно аплодисменты превращали его в гиганта. Он занял собой весь экран: выразительное, светящееся лицо, лихорадочно блестевшие глаза, будто две загадочные впадины, — в нем чувствовалось что-то сверхъестественное. Теперь он чуть не касался соперника.
— Сволочь! — прошептал Раймон и отпрянул к самой стенке.
Фортепьяно, ударные и контрабас заиграли слишком хорошо знакомую Раймону мелодию, но он даже не слышал ее. Он весь обратился во взгляд и вживался в ненавистный облик с такой страстью, с какой другие предаются любви. Он растворился в нем, кожей, каждым нервом своим ощущал ужас, владеющий Крисом, и думал: «Вот сейчас… сейчас надо стрелять… сейчас…»
Читать дальше