Уильям Коллинз - Желтая маска

Я не имела права вторгаться между вами и вашей женой, даже такой мелочью, как письмо. Я имела право только желать вам счастья и молиться об этом. Счастливы ли вы? Я уверена, что да. Разве может ваша жена не любить вас?

Очень трудно мне объяснить, почему теперь я решилась писать, и все же я не могу думать, что поступаю дурно. Несколько дней назад я узнала (у меня есть в Пизе подруга, которая, по моей просьбе, сообщает мне обо всех приятных переменах в вашей жизни), что у вас родился ребенок. И я подумала, что после этого мне, наконец, можно написать вам. Никакое мое письмо в такое время не может отнять у матери вашего ребенка хотя бы одну вашу мысль, принадлежащую ей. Так, по крайней мере, кажется мне. Я думаю о вашем ребенке с таким добрым чувством, что, право, не делаю ничего дурного, когда пишу эти строки.

Я уже сказала то, что хотела сказать, что жаждала сказать весь прошлый год. Я сказала вам, почему покинула Пизу; и, может быть, я убедила вас в том, что я прошла через некоторое страдание и претерпела сердечную боль ради вас. О чем мне еще писать? Всего два слова, чтобы сообщить вам, что я зарабатываю свой хлеб, как всегда хотела зарабатывать его, спокойно, у себя дома — по крайней мере, в том жилье, которое я теперь вынуждена называть своим домом. Я живу у почтенных людей и ни в чем не нуждаюсь. Ла Бьонделла сильно выросла; теперь ей уже не нужно было бы взбираться к вам на колени, чтобы поцеловать вас; а свои циновочки она плетет еще быстрее и красивее, чем раньше. Наш старый пес с нами и научился двум новым штукам. Но вы едва ли помните его, хотя вы были единственным незнакомым человеком, к которому он сразу отнесся дружелюбно.

Пора мне кончать! Прочитав это письмо до конца, я уверена, вы извините меня, если оно написано плохо. На нем нет указания места, потому что, мне кажется, для нас обоих будет спокойнее и лучше, если вы не узнаете, где я живу. Шлю вам свои благословения и молитвы и горячо желаю вам всего наилучшего. Если вы можете думать о Нанине, как о сестре, вспоминайте иногда о ней».

Фабио горько вздыхал, читая это письмо.

— Зачем, — шептал он, — зачем пришло оно как раз теперь, в такое время, когда я не могу, не смею думать о ней?

Пока он медленно складывал письмо, слезы навернулись у него на глаза, и он поднял бумагу, чтобы поднести ее к своим губам. В то же мгновение кто-то постучался у двери. Фабио вздрогнул и почувствовал, как краска стыда залила его лицо. Вошел один из слуг.

— Госпожа проснулась, — медленно и с видимым напряжением произнес он, — и господа, что при ней, послали меня сказать…

Он не успел договорить, так как его прервал один из врачей, последовавший за ним в комнату.

— Я хотел бы принести вам лучшие известия, — мягко сказал доктор.

— Значит, ей хуже? — спросил Фабио, снова падая в кресло, с которого он перед тем привстал.

— Она очнулась более слабой, а не окрепшей после сна, — уклончиво ответил доктор. — Я никогда не теряю надежды до самой последней минуты, но…

— Жестоко скрывать от него положение, — вмешался другой голос, флорентийского врача, только что вошедшего в комнату. — Возьмите себя в руки и выслушайте правду, — продолжал он, обращаясь к Фабио. — Она умирает. Можете ли вы настолько овладеть собой, чтобы пойти к ней?

Бледный и безмолвный, Фабио поднялся и подал утвердительный знак. Он так дрожал, что первый врач должен был под руку вывести его из комнаты.

— У вашей госпожи есть, кажется, близкие родственники в Пизе? — обратился флорентийский врач к слуге, все еще стоявшему возле него.

— Да, господин: ее отец, синьор Лука Ломи, и дядя патер Рокко, — ответил слуга. — Они были здесь весь день, пока госпожа не уснула.

— Вы знаете, где их сейчас сыскать?

— Синьор Лука сказал мне, что будет у себя в студии, а отец Рокко добавил, что его я могу найти у него на квартире.

— Сейчас же пошлите за ними! Постойте, кто духовник вашей госпожи? Его надо призвать, не теряя времени.

— Духовник госпожи — отец Рокко.

— Хорошо! Немедленно пошлите за ним или сходите сами. Теперь даже минуты имеют значение.

Сказав это, доктор отвернулся и, в ожидании последних услуг, какие могли от него потребоваться, опустился в кресло, только что оставленное Фабио.

Прежде чем слуга успел дойти до квартиры священника, туда явился посетитель, немедленно принятый самим отцом Рокко. Этот почетный гость был низенький человек, щеголевато одетый и угнетающе вежливый в своих манерах. Он поклонился, садясь на стул, поклонился, отвечая на обычные расспросы о здоровье, и поклонился в третий раз, когда отец Рокко осведомился, что привело гостя из Флоренции.