Буало-Нарсежак: Солнце в руке. Полное собрание сочинений. Том 11

— Не знаю, что и сказать, мэтр!

— Камень в мой огород.

— Возможно, да.

— Хорошо. Оставьте меня. Я позвоню крестному.

— Алло, алло! Крестный? Не узнал вас по голосу.

— Доигрался? — возмущается старейшина. — Что скажешь? Тебе нечего сказать! Молчи уж лучше! Твоя бедная мать только что рассказала мне всю правду. Если бы она рассказала раньше! Конечно же я видел, что ты не такой, как другие. Но я-то думал, что у тебя отклонения по мужской части. Ну, понимаешь, когда мужчина и мужчина… А ты — клептоман! Хорошо еще, что не назвали твоего имени!

Мареско пытается возражать.

— Замолчи! — приказывает крестный. — Мать все объяснила. Она двоюродная сестра по материнской линии Малиншару — директору Нувель-Галери. Ей не стоило труда все уладить. Благодаря одному услужливому заведующему отделом, за тобой наблюдали, и раз в два месяца они присылали матери счет на твои «шалости», которые она и оплачивала.

— Она мне ничего не говорила.

— Да. Она предпочла знать, что ты делаешь вне дома. К сожалению, Малиншар недавно умер. Все, пора браться за ум. Впрочем, твоя мать приняла решение больше не платить за тебя с того момента, как узнала о твоем увлечении этой Иоландой!

— Не хотите ли сказать, что она ревновала?

— Ты все правильно понял!

Мареско артачится:

— Знаете, крестный, все это притянуто за уши! Вы…

— Точно, — прерывает его крестный. — Очевидно, речь идет о шантаже. Кто поверит в существование какого-то сговора между дирекцией универмага и богатыми клиентами-ворами… Абсурд какой-то! Что мне особенно не нравится, так то, что эта скандальная газетенка упорно возвращает нас опять к убийству в Нувель-Галери. На этом дело не закончится! Бог знает что они еще выдумают! Даю голову на отсечение, что они располагают дубликатами квитанций счетов. Если бы у тебя была хоть капелька сообразительности, ты бы понял, что, ловя за руку мелких воришек, закрывают глаза на шалости кучки богатых, которым потом, знамо дело, выставляют завышенные счета за их же шалости. Смотри дальше. Ты у них на крючке, через тебя — я! Через меня — синдикат адвокатов, и дальше по возрастающей. Так можно далеко зайти. А толчком может послужить велосипедный насос.

— Как? Вы в курсе?

— У меня тоже есть свои информаторы. Стоит только ниточке потянуться. А скажи — украла твоя подзащитная? Уж больно быстро ее отпустили, несмотря на серьезные подозрения. И как бы нарочно всплывает история с богатыми клептоманами. И кто первый в этом списке? Ты, черт возьми! А кого хотят выгородить, подставив тебя? Близкого родственника Малиншара, директора Нувель-Галери. Скандал разражается именно в тот момент — вот совпадение, — когда Малиншар умирает. И знаешь почему? Нет, конечно! Когда тебе, ведь ты у нас довольствуешься собиранием подтяжек и пуговиц от штанов! Замолчи! Если скандал вот-вот разгорится, то только потому, что Нувель-Галери угрожает одна мощная голландская группа. Все точно продумано. Будут жертвы. Ты — первая. Сегодня же напишешь рапорт об отставке. Ты будешь исключен из адвокатов. Я не хочу быть посмешищем во Дворце правосудия. Я устрою так, что твою девицу засадят. У меня есть друзья в полиции, они развяжут ей язык. Пусть говорит, что хочет. Важное — что мы заткнем «Байону» глотку, предоставив свои контр-аргументы. Понял?

— Да, крестный.

— А теперь побыстрее напиши то, о чем я тебе говорил. Можешь написать, что ложишься в больницу. С этого и начни письмо. Так, другое. Мне необходимо самому поговорить с твоей девицей. Вызови ее к себе, я говорю — к себе. Ведь у мсье есть еще одна квартира?! Думаешь, можно ее подкупить? Лучше, чтобы она не встретилась с твоей матерью! Все, быстрее. Хватит объяснений. Нету времени. Надеюсь, что еще не поздно!

Мареско слышит гудки, сам продолжает держать трубку. Рука дрожит. Ноги дрожат. Подташнивает. Состояние — хуже некуда. Слова крестного еще звучат в его голове. Письмо к прокурору — теперь ни к чему! А к чему тогда все… музей… нож… Даже нож! Протягивает руку. Нет сил подняться. Силится нажать на пружинку, чтобы освободить лезвие. До чего ж красив этот нож! Сколько амбиций вложено в него! Благодаря ему он почувствовал себя богатым и сильным, а на самом деле… А теперь этот рапорт. Что же, от всего отказаться? Больше никогда он не заявится в Нувель-Галери. Больше ничего не украдет. Никогда. Больше никогда не пройдет мимо прилавков и не услышит: к нам! сюда!

Эти переходы, полные соблазнов! Покончено со всем! А вспомнил вдруг о восковом манекене, с диадемой на голове, у отдела с лентами. Как сейчас видит ее слишком накрашенные глаза, яркий красный рот, розовые щеки, прическу, украшения… Все в ней и притягивало и отталкивало одновременно, хотелось поцеловать ее и… с силой воткнуть нож, эта идея давно зрела в самых потемках его сознания. Мареско тяжело поднимается. Подходит к крану, набирает в ладони воду и погружает лицо. Вода просачивается сквозь сомкнутые ладони каплями, как слезы. Отказаться, отказаться от всего! И на улицу больше никогда не выходить, чтобы избежать всяческих насмешек и пересудов. Клептоман для них нечто среднее между нищим и грабителем с большой дороги. Понемногу решение пришло само собой: сначала отправиться на улицу Шатоден, настучать на машинке прошение об отставке, без каких-либо объяснений, вернуться сюда, в музей, где и свести счеты с жизнью. Но как? Без разницы! Веревка! Газ! Снотворное! Главное — исчезнуть, как исчезает со сцены бесталанный актер, под свист и улюлюканье публики. Он так и слышит свист и улюлюканье. Занавес падает. И вся его жизнь прошла на сцене и за сценой. Сам себе актер, режиссер и зритель. Произошла ошибка. Пьеса, задуманная гениально, — провалилась. Да и была ли она гениальна? Она звучала фальшиво с самого начала, и сейчас стоит ли играть с самим собой? Письмо к прокурору и письмо, обращенное к нему, — не есть ли вершина его мошенничества или самообмана? Он похож на мима. Он шарит руками по воображаемым стенам в поисках выхода, он в отчаянии, он безнадежно потерялся в лабиринте замкнутого пространства. Вот и оставайся там, жалкий клоун!