Роберт Голдсборо - Смерть в редакции

Остаток дня прошел без событий, если не считать разгоревшегося во время ужина спора между мной и Вульфом. Мы разошлись во взглядах на то, следует ли платить студентам-спортсменам. Я считал, что надо платить в открытую, чтобы положить конец очковтирательству. Вульф же настаивал на применении более жестких санкций за нарушение любительского статуса. Я посчитал себя победителем по очкам, так как вообще не верил в возможность вернуть университетскому спорту любительский статус.

В четверг с утра я чувствовал себя как на иголках, главным образом потому, что ничего не происходило. Когда в одиннадцать часов Вульф спустился из оранжереи, его, по-видимому, совершенно не интересовали такие земные проблемы, как убийства и отношения с клиентами. Он предпочел делить свое время между кроссвордом в «Таймс», словарем Уэбстера и новой книгой «Революция в науке», сочиненной неким Дж. Бернардом Коэном. Я был уверен, что своим присутствием действую ему на нервы, так же как он действовал на мои. Поэтому в одиннадцать сорок я, отодвинув с шумом кресло, поднялся, потянулся и громогласно объявил, что отправляюсь прогуляться. Реакции со стороны Вульфа, естественно, не последовало.

Утро расстаралось вовсю. Вчерашний дождь очистил воздух, и оказалось, что весной даже Манхэттен может быть напоен великолепными ароматами. Я пошел на восток и на Лексингтон-авеню свернул на север. Миновав Сорок вторую я почувствовал, что несколько успокоился, хотя и продолжал думать о деле Хэрриет Хаверхилл. Не хватил ли на сей раз Вульф через край? Внешне я более или менее соглашался с версией об убийстве, но в глубине души мне было трудно поверить в нее.

Что касается круга подозреваемых, тут я не мог быть объективным. Они все мне не нравились, за исключением, пожалуй, Бишопа. Лон любил и уважал его, что для меня было положительной характеристикой, хотя сам я и не испытывал к нему особо теплых чувств. Может быть, потому, что он не слишком мне доверял. Дин — просто самодовольный надутый пузырь, не представляющий никакой опасности. Что же касается Хаверхиллов, то на Донну было приятно смотреть, хотя, с моей точки зрения, она была чересчур деловой. Дэвида и Скотта следовало отозвать обратно на фабрику, чтобы заменить кое-какие дефектные детали. Ни тот, ни другой не получил при сборке полного набора умственных способностей и хороших манер, хотя это еще не повод считать, что один из них нажал на спусковой крючок.

Оставалась Кэролайн — жесткая, крепкая, холодная как кочан, извлеченный из рефрижератора, и отстраненная, как ведущий в телевизионной игре. Но может ли она быть убийцей? Встроенный в меня индикатор показывал весьма незначительную вероятность этого.

Теперь Макларен. Если бы мне захотелось на кого-нибудь повесить убийство, то он стал бы кандидатом номер один. Однако это было бы большой натяжкой, так как он ничего от этого не выигрывал. «Газетт», по существу, уже была его, особенно если он сумел убедить племянника расстаться с принадлежащими тому акциями. А как насчет самого Скотта? Предлагали ли ему на самом деле трон издателя? Если так, то кому это было известно? Может быть, в этот самый момент Сол выясняет истину у Энн Барвелл.

Прокрутив пластинку еще пару раз, я очнулся, обнаружив, что дошагал почти до «Блумингдейла». Час с лишним прогулки не принес мне ничего, кроме пота на физиономии и мешка подозреваемых, против которых у меня не было никаких улик. Я подумал о том, не стоит ли выпить стакан молока и проглотить сэндвич в одной из столь любимых мною забегаловок на Пятьдесят восьмой, но вовремя вспомнил про пирог с устрицами, значащийся в сегодняшнем меню Фрица. На моих часах было двенадцать сорок четыре, и это означало: если я хочу получить свои устрицы, мне следует ловить такси. Подойдя к краю тротуара, я начал размахивать руками как брокер на товарной бирже.

Пирог с устрицами оправдал не только расходы на проезд, но и терпеливое выслушивание нытья таксиста о том, что посыльные на велосипедах являются величайшей опасностью улиц Нью-Йорка. Толкуя об этом, он так часто оборачивался ко мне, что я был готов выдвинуть его самого на получение звания Главнейшей уличной опасности.

Когда мы снова оказались в кабинете после ленча, Вульф уткнулся в книгу, а я попробовал разобрать бумаги, но в основном занимался тем, что поглядывал на часы. Когда раздался звонок, я так поспешно потянулся к трубке, что чуть было не опрокинул стоящий передо мной стакан молока.