Эллис Питерс: Смерть и «Радостная женщина»

— Конечно, я знаю, что ты так думал, — поддержала его Китти. — Мне и в голову никогда не приходило, что тут существует какой-то предел, хотя в общем-то это разумно. Посмотри, много уже там? Я сама не могу.

Ему тоже не хотелось смотреть. Мысль о том, что ее кровь медленно вытекает из круглого золотистого шланга, причиняла ему почти физическую боль.

— Еще чуть-чуть, — ответил он и отвел глаза от банки. — Ага, вот и наш замечательный чай.

Замечательным его, конечно, назвать было нельзя: он оказался слишком крепким и приторно-сладким, а красновато-коричневый цвет свидетельствовал о наличии в нем консервированного молока. Когда их снова оставили наедине, Китти уселась на раскладушке, согнув только что забинтованную руку, сделала пробный глоточек и посмотрела на чашку с недоверием и отвращением.

— Знаю, знаю, — извиняющимся тоном заговорил Доминик, — я тоже не люблю с сахаром, но после процедуры он тебе нужен. Восстанавливает утраченную энергию, или что-то в этом роде.

— Я не чувствую никакой утраты энергии, — с некоторым удивлением призналась Китти и задумчиво посмотрела на свою повязку. — Откуда мне знать, что у них там, в этой бутылке, — теперь она заговорила не очень понятно. — Тебе не могло бы показаться, что это пиво? — Она поймала его растерянный взгляд и поспешила объяснить, напуская еще больше туману: — Видишь ли, пиво — это, в конце концов, именно то, чем я живу.

Он беспомощно вытаращил глаза в еще большем недоумении и в надежде, что, возможно, просто неверно ее понял. В конце концов, он ведь ничего о ней не знает, за исключением того, что она — самое очаровательное и самое волнующее существо на свете, которое когда-либо встречалось ему. Да еще эта ее пляска в тот памятный вечер на танцах в яхт-клубе.

— О, я не в том смысле, что это мой основной продукт питания, — неспешно проговорила она. — Я лишь хотела сказать, что пиво обеспечивает меня. Позволяет платить по счетам, понятно? Мне надо было представиться: я Китти Норрис, если это тебе о чем-то говорит. — И поспешила добавить успокаивающим тоном: — Да ни о чем это, собственно, и не должно говорить. Просто я — «Пиво Норриса», вот и все. — В этих словах явственно прозвучала нотка покорности судьбе, словно Китти хотела оправдаться, признаваясь в каком-то странном, но не слишком ужасном врожденном уродстве, с которым она давно уже свыклась, но которое могло бы смутить незнакомца.

— Ах, да, разумеется, — проговорил Доминик, чувствуя одновременно и облегчение, и стыд. Ну что она теперь подумает о нем? Ведь он понял ее чуть ли не буквально! А уж следовало бы знать! Имя Кэтрин Норрис, наследницы пивного барона, то и дело мелькало в заголовках местных газет, и он наверняка хоть раз видел ее фотографию. Впрочем, даже если бы он и узнал ее, невелика честь: имя «Норрис» значилось примерно на каждой третьей вывеске пивного бара в округе. Эти бары не входили в монополию компании «Эль Армиджера». И разве не она собиралась когда-то выйти замуж за сына старика Армиджера? Доминик покопался в памяти, но, увы, обручения и бракосочетания сливок местного общества не входили в разряд событий, которые он, согласно заведенной привычке, заносил в картотеку. И он, естественно, не помнил, почему распался этот союз. Ему хватало и того, что он испытывал благодарность судьбе за это обстоятельство, и вовсе не нуждался ни в каком объяснении. — Мне надо было бы раньше сообразить. А меня зовут Доминик Фелз.

— Твое здоровье, Доминик! — Она выпила терпкий переслащенный чай. — А знаешь, когда-то после потери крови давали бутылку крепкого портвейна. Это мне говорил старина Шелли. Меня разбавляют, Доминик, вот что я тебе скажу.

— Портвейн Норриса? — переспросил Доминик, робко отваживаясь на шутку, которая имела большой успех: Китти запрокинула голову и расхохоталась.

— Вернее не скажешь! Меня разбавляют! Нет, вы слышали? — сказала она возмущенно, опуская ноги на пол и накрывая рукавом уже сползающую повязку.

«Ну вот, почти все», — думал он, идя за ней к выходу. На парадный двор прибыл автобус, из него высаживались доноры-добровольцы. Как бывает в конце сентября, стемнело рано, воздух сделался холодным и ядреным. Сейчас она заберется в свою машину, тепло, но небрежно помашет ему рукой и укатит, а он в одиночестве пойдет на автобусную остановку и отправится домой. И кто знает, увидит ли он ее когда-нибудь еще?

— Куда тебя подвезти? — бодро осведомилась она, передвинувшись по сиденью, чтобы открыть пассажирскую дверцу.