Эмиль Габорио - Убийство в Орсивале

— Я вставал для того, чтобы сказать вам, что довольно уже этих мучений, что я дошел до крайних пределов человеческой выносливости, что я уже не в состоянии ни одного дня больше выдерживать это неслыханное злодейство, чувствовать, что меня медленно убивают, капля за каплей, руками моей же жены и моего лучшего друга!

Он остановился. Гектор и Берта дрожали.

— Я хотел вам сказать еще вот что, — продолжал он. — Довольно с вас этих жестоких предосторожностей, довольно этих поступков. Я страдаю. Неужели вы не видите, как я тяжко страдаю! Поспешите же, сократите мою агонию. Убейте меня, но убейте сразу, проклятые отравители!

При слове «отравители» Гектор почувствовал, что сходит с ума, и, как сноп, повалился в кресло. Берта же, более крепкая, чем он, попробовала оправдаться.

— Ты болен, Клеман, — сказала она. — У тебя опять прежняя лихорадка и бред…

— Довольно лжи!.. Уходи, Берта! — воскликнул Соврези. — Она уже больше не нужна. Нет, я не брежу, мне ничего не померещилось. Яд действительно надежный, я даже могу назвать его тебе не глядя.

В испуге она отскочила назад, точно уже видела перед собой его протянутую руку, готовую выхватить у нее из кармана синий флакон.

— Я догадался и понял, что это, с первого же раза, потому что вы выбрали один из тех ядов, которые действительно не оставляют следов, но в присутствии которого трудно обмануться. На другой день я уже был в этом убежден, да и не я один. Доктор Роше также не сомневается!

Берта хотела что-то сказать, но Соврези ее перебил.

— И прежде чем употреблять яд, — продолжал он, — надо узнать производимый им эффект. А вы его не знали. Дурачье! Вы видели, что исчезали и изменялись все симптомы, и ничего не понимали. Знаете ли вы, чего мне стоило сбить доктора Роше? Я должен был молчаливо сносить все муки, действительно причиняемые вашим ядом, и жаловаться на воображаемые, до смешного глупые болезни. Вы погибли бы совсем, если бы я вас не спас.

Соврези помолчал несколько минут, а затем снова продолжил:

— Все равно я жертвовал своей жизнью. Да, я был поражен в самое сердце, чтобы уже больше не вставать никогда, в тот день, когда впервые узнал, что вы надругались над моим доверием и обманули меня.

О своей смерти и о яде он говорил без заметного движения души, но на словах «обманули меня» его голос изменился и задрожал.

У Берты все еще оставалась стойкость в поведении. Видя, что все открылось, она сбросила с себя маску и попробовала было защитить своего соучастника, который без чувств лежал в кресле.

— Это все сделала я одна! — воскликнула она. — Он невиновен!

Бледное лицо Соврези покраснело от негодования.

— Ах, действительно, — ответил он, — мой друг Гектор невиновен! Это не он украл у меня жену! Негодяй! Если бы ты еще любил ее, а то ведь нет. Ты ее вообще не любишь! Ты знал, что делал, мой друг Гектор, ты хорошо это знал. Я тысячу раз повторял тебе, что моя жена была для меня всем: моим прошлым, будущим и настоящим, моей мечтой, счастьем, надеждой — всей моей жизнью. Ты знал, что потерять ее для меня значило умереть!

Граф Треморель не ответил, только глубоко вздохнул. Ужасные слова умирающего хуже пощечины били по его совести.

— Вот, Берта, — продолжал Соврези, — вот человек, которого ты предпочла мне, ради которого ты так предательски поступила со мной. Ты не любила меня никогда, теперь я это понимаю, никогда твое сердце не принадлежало мне. Один только я любил тебя!.. С первой же минуты, как я увидел тебя, ты сделалась единственной моей мыслью, смыслом моей жизни, как если бы твое сердце было моим.

И он умилился при воспоминании о счастливых днях, об этих бескорыстных радостях, которым уже не суждено было возвратиться. Он забыл о присутствии отравителей, об их бесчестном предательстве, о яде. Он забыл, что должен умереть от руки этой женщины, которую так любил, и его глаза наполнились слезами, а голос изменил ему. Усталость побеждала его энергию.

— Твое счастье, Берта, было у тебя в руках, — продолжал он. — И ты его безрассудно разбила, как ребенок игрушку, ценности которой не понимает. Что тебе понравилось в этом негодяе, ради которого ты взяла на себя страшное решение убить меня? Посмотри на него и будь судьей нам обоим. Посмотри, что мы за люди: я — распростертый на этой кровати, на которой через каких-нибудь пять-шесть часов и испущу свой последний вздох, и он — скрючившийся от страха в своем углу. В самом преступлении вашем ты — полна энергии, а он — какое убожество! Да если бы только я был на его месте и кто-нибудь осмелился так говорить обо мне, как я сейчас говорю о нем, я не оставил бы от него мокрого места, даже если бы он защищался дюжиной револьверов!