Эмиль Габорио - Убийство в Орсивале

— Да! — подтвердил он. — Я возвращаю тебе свободу.

Дженни сделала жест, который Гектор истолковал ошибочно.

— Будь спокойна, — сказал он. — Я не брошу тебя так. Я не желаю, чтобы завтра же ты очутилась, как рак, на мели. Квартира снята на твое имя, тебе остается обстановка, да, кроме того, я еще позаботился о тебе. У меня в кармане приготовлены деньги для тебя — это все, что у меня осталось, и я принес их тебе.

И, подражая лакею в ресторане, он положил на тарелку свои последние десять тысяч франков и подал ей.

Она отшвырнула их от себя.

— Ну что же! — возразил он тоном человека, привыкшего смотреть на нее, как на дитя. — Это очень доброе движение души, дитя мое. Очень, очень похвально с твоей стороны. Я всегда думал и высказывал это открыто, что ты хорошая девушка, настолько хорошая, что тебя вовсе не понадобится исправлять.

Да, эта мисс Дженни Фанси была действительно хорошая девушка, потому что, вместо того чтобы сграбастать деньги и вытолкать Гектора за дверь, на что она имела полное право, она попробовала его утешить и ободрить, так как считала его действительно очень несчастным человеком.

Как только Треморель объявил ей, что теперь уж он остался без гроша за душой, она уже больше его не боялась и, как это часто случается с женщинами ее темперамента, полюбила его сильнее.

Угнетенный долгами, лишенный крова, Гектор не был для нее так страшен. Он уже не будет платить ей за свою власть над ней, он больше не миллионер, игравший ее судьбой по своему капризу, не тиран, не нечто проклятое. Разоренный, он сошел со своего пьедестала, стал таким же, как и все другие, для него стали общими их законы, и только своей поразительной красотой он еще может выделяться из толпы. А затем, приняв хитрость за благородное движение сердца, Фанси до глубины души была тронута этим подарком в десять тысяч франков.

— Ты еще не так беден, — сказала она, — если располагаешь такой суммой.

— Э, дорогое дитя, — воскликнул он, — ведь это едва ли та сумма, которую я тратил на тебя в месяц. Кроме того, два или три раза я давал тебе по столько же на бриллианты, чтобы ты могла появляться на вечерах.

Она подумала и, удивленная так, точно ей открыли глаза, ответила:

— Да, да, это правда. Но я могу тратить гораздо меньше, совсем мало, и быть в то же время счастливой. Уверяю тебя. Прежде, когда я не была еще с тобой знакома, когда была молода — мне уже девятнадцать лет, — десять тысяч франков казались мне сказочной суммой, но что легко наживается, то еще легче проживается.

Она пыталась засунуть деньги графу в карман, но он увернулся.

— Тогда сохрани их, подержи у себя… — сказала она.

— Что же мне с ними делать?

— Я не знаю, но мне кажется, что этими деньгами можно нажить другие. Поиграй на бирже, в тотализаторе, в рулетку в Бадене, испытай что-нибудь еще. Я слышала, что есть люди, богатые, как короли, которые начали без гроша и в то же время не обладали твоим образованием. А ты ведь все видишь, все знаешь. Почему бы тебе не поступить, как они?

Она говорила быстро, с воодушевлением женщины, которая хочет, чтобы ее идея одержала верх. А он, глядя на нее, приходил в изумление от такой рассудительности, от такого равнодушия к собственным интересам.

— Ведь ты поступишь так? — настаивала она. — Поступишь, не правда ли?

— Да, ты хорошая девушка, — ответил он. — Но бери эти деньги, я их дарю тебе, и, пожалуйста, не беспокойся ни о чем.

— А ты? У тебя самого-то есть деньги? Осталось ли у тебя что-нибудь?

— У меня еще…

Он остановился, порылся в карманах и пересчитал золотые монеты в кошельке. Этого с ним раньше ни разу не случалось.

— Черт возьми! — воскликнул он. — Да у меня еще триста сорок франков! Этого для меня много, так как мне нужно всего только десять луидоров, чтобы дать твоей прислуге на чай.

— А что ты будешь делать потом?

Он опустился на стул и стал небрежно разглаживать свою роскошную бороду.

— Я застрелюсь, — сказал он.

— Ой! — воскликнула она в испуге.

Гектору показалось, что она сомневается в его словах. Он вытащил из кармана пистолет и показал ей.

— Видишь этого молодчика? — спросил он. — Тотчас же по выходе от тебя я отправлюсь куда-нибудь, безразлично куда, приставлю дуло к вискам вот так, спущу курок — и шабаш!

Девушка смотрела на него бледная, с расширенными от испуга зрачками, тяжело дыша. Но в то же время она удивлялась ему, ее поражали это спокойствие, храбрость, эта насмешливая беззаботность. Какое гордое презрение к жизни! Прокутить целое состояние и затем убить себя без вздоха, без слез, без раскаяния казалось ей актом неслыханного геройства, перед ней встает новый, неизвестный, прекрасный человек. Она почувствовала бесконечную к нему нежность и любила его так, как не любила еще ни разу в жизни; он пробудил неведомые для нее чувства.