Джон Карр - Убийство в музее восковых фигур

Немного подождав, Бенколин поднялся, надел мягкую темную шляпу, скрывавшую его узкие непроницаемые глаза; от крыльев носа к уголкам его рта пролегли глубокие морщины. Он сказал:

– Поедем в музей.

Мы вывели Августина, который, казалось, не видел ничего вокруг, обратно в шумное кафе, где мелодия танго все еще звучала с убийственной силой. Мои мысли вернулись к тому первому человеку, которого мне показал Бенколин, – с кривым носом и странными глазами. Он сидел в том же углу, между пальцами дымилась сигарета, и, судя по неестественной позе и помутневшему взору, он был пьян. Девушки оставили его. Он взирал на высокую стопку блюдец на столе перед собой и криво улыбался.

Когда мы поднялись по лестнице на улицу, крикливые огни площади уже несколько поблекли. Огромная каменная арка Сен-Мартен черной глыбой высилась на фоне небес, ветер рвал потрепанные рыжие одежды деревьев и гнал по мостовой мертвые листья, отчего казалось, будто по улице шаркают маленькие торопливые ножки. В окнах редких кафе официанты переворачивали стулья. Двое нахохлившихся полицейских, о чем-то беседовавших на углу, отдали Бенколину честь. Мы перешли бульвар Сен-Дени и повернули направо, на Севастопольский. Мы никого не встретили, но меня не оставляло чувство, что из-за всех дверей за нами наблюдают, что при нашем приближении вжимаются в стены какие-то мрачные фигуры и что, когда мы проходим мимо опущенных жалюзи, там, в этих крошечных островках света, на мгновение прекращается какая-то тайная, не для посторонних глаз, деятельность.

Улица Сен-Апполин – коротенькая и узкая, и ставни на домах там замкнуты так тщательно, словно за ними происходит что-то запретное. На углу находится шумный бар с танцевальным залом, и за его грязноватыми шторами еще мелькали тени; больше на всей улице не было ни одного проблеска света, за исключением освещенного номерного знака на доме 25. Прямо напротив него мы остановились перед высоким порталом с витыми каменными колоннами и обитыми железом дверями. Давно не чищеная вывеска с золотыми, почти неразличимыми в полутьме буквами гласила:

«Музей Августина. Коллекция чудес. Основан Ж. Августином в 1862 году. Открыт с 11 до 17 и с 20 до 24».

В ответ на звонок Августина громыхнул засов и дверь отворилась. Мы очутились в маленьком вестибюле, по-видимому открытом днем для публики. Он освещался несколькими пыльными электрическими лампочками, расположенными на потолке в форме буквы А. Позолоченные надписи на стенах повествовали об ужасах высшего качества, поджидающих нас внутри, и о познавательном значении наглядного ознакомления с пытками испанской инквизиции, с мученичеством первых христиан, растерзанных львами, и с рядом знаменитых людей в момент, когда их закалывали, пристреливали или душили. Наивность этих объявлений не умаляла их заманчивости. Человек, не способный возбудить в себе здоровое любопытство ко всему ужасному, должен умереть и получить право на похороны. Из всей нашей компании, как я заметил, на все эти надписи с наибольшим интересом посматривал, казалось бы, самый трезвый и прозаичный из нас – Шомон. Когда он считал, что на него никто не смотрит, его карие глаза впитывали каждое слово.

Что до меня, то я смотрел на девушку, которая впустила нас. Очевидно, это и была дочь Августина, хотя она совсем не походила на отца. У нее были темные волосы, стянутые на затылке в пучок, густые брови, прямой нос и черные глаза, отличавшиеся такой всепроникающей наблюдательностью, что казалось, будто они глядят вам прямо в душу. Она смотрела на отца так, словно удивлялась, что он не попал на улице под машину или не свалился в Сену.

– Ах, папа, – живо заговорила она, – это полицейские, да? Так вот, господа, из-за вас нам пришлось закрыться раньше и мы потеряли выручку. – Она недовольно нахмурилась. – Надеюсь, теперь-то вы скажете, что вам угодно? Вы ведь не стали слушать папин бред?…

– Пожалуйста, моя дорогая, прошу тебя, – ласково прервал ее отец. – Пожалуйста, пойди и включи все лампочки в музее…

– Ну нет, папа, – резко возразила она. – Сделай это сам, а я хочу поговорить с ними. – Она сложила руки на груди и в упор смотрела на Августина, пока он не кивнул и с жалкой улыбкой не отправился отпирать стеклянную дверь в глубине вестибюля. Тогда она заговорила вновь: – Будьте добры, господа, пройдите сюда. Папа вас позовет.

Через дверь справа от билетной кассы она провела нас в жилые помещения. Мы оказались в гостиной – плохо освещенной комнате, полной кружев, кистей, мишуры и пропахшей вареной картошкой. Девушка села за стол, продолжая при этом держать руки сложенными на груди.