Джон Карр - Табакерка императора

Стояло жаркое и тихое июньское утро. Ла Банделетта еще спала, зеленое поле еще блестело росой, а сосны, заслонявшие море, томились от зноя. Ева играла плохо и угодила мячом в песок. Раздражительная и злая после бессонной ночи, она сбросила с плеча мешок с клюшками и швырнула наземь. Игра ей надоела. Она присела и стала думать, как бы спасти мяч. Она все еще думала, когда чей-то чужой мяч прожужжал у нее над ухом, описал траекторию и бухнулся в траву на краю лужайки. Мяч покачался по краю лунки и скатился в песок всего в метре от мяча Евы.

– Идиот, – заметила Ева громко.

Вслед за этим высказыванием над краем лунки сначала выросла голова, а затем вырисовалась и вся фигура молодого человека. Он смотрел на Еву.

– Господи! – воскликнул он. – Я и не знал, что вы тут.

– Ладно, ничего.

– Я не хотел вам мешать. Я бы крикнул. Я бы…

Он спустился вниз и сбросил с плеча тяжелый мешок, где было не меньше двух дюжин клюшек. Это был крепкий, не слишком красивый, несколько скованный, благовоспитанный молодой человек, и давно уже Ева не видела такого приятного выражения лица. Густые темные волосы были подстрижены ежиком. Усики придавали ему некоторую лихость, совершенно не вязавшуюся со всей его повадкой.

Он уставился на Еву. Все было честь по чести, только вот покраснел он ужасно. Ева заметила его отчаянные усилия согнать краску с лица, заметила, что он явно клянет себя в душе на чем свет и, однако, еще пуще краснеет.

– Я вас уже видел, – объявил он.

– Правда? – удивилась Ева, сознавая, что выглядит в данную минуту не лучшим образом.

И тут Тоби Лоуз одним простодушием достиг того, на что ушли бы долгие месяцы дипломатических хитростей.

– Скажите, – спросил он. – Вы все еще замужем или как?

Раунд они закончили вместе. Не позже чем на следующий день Тоби Лоуз объявил дома, что познакомился с изумительной женщиной, которая была замужем за мерзавцем, но держится так, что не может не вызвать всеобщего восхищения.

Что верно, то верно. Но обычно подобные заявления не слишком тепло принимаются родителями молодых людей.

Ева, как ей казалось, хорошо изучившая свою среду, так и видела реакцию семейства Лоузов. Она легко представила себе безразличные мины за ужином, покашливанья, косые взгляды, небрежное «О, в самом деле, Тоби?» и далее – замечание о том, что недурно бы поглядеть на эдакое совершенство. Что касается женской части семейства – леди Лоуз и сестры Тоби Дженис, – то от них Ева ожидала враждебности, едва прикрытой приличием.

Поэтому ее поразило то, что произошло на самом деле. Они просто-напросто ее приняли. Пригласили на чашку чая в роскошном саду за виллой. Не успели обе стороны произнести и десяти слов, как стало ясно, что все в порядке и они подружатся. Такое бывает. Даже в обществе, каким знал его Нед Этвуд, – и, увы, мы с вами тоже, – такое бывает. Недоумение Евы сменилось горячей признательностью; она оттаяла: она даже испугалась, до того ей стало хорошо.

Елене Лоуз, матери Тоби, Ева, безусловно, понравилась. Двадцатитрехлетняя рыженькая Дженис прямо чуть не влюбилась в нее и шумно восхищалась ее красотой. Дядя Бен, хоть больше молчал и покуривал трубку, неизменно принимал ее сторону в споре. Старый сэр Морис то и дело интересовался ее мнением по поводу экспонатов своей коллекции. Это был акт высшего признания.

Что же касается Тоби…

Тоби был очень славный юноша и самых строгих правил. Это мы заметили вовсе ему не в упрек. Может, он чуть-чуть и пыжился, но его выручало чувство юмора.

– Ничего не попишешь, приходится, – заявил он.

– Что тебе приходится? – спросила рыженькая Дженис.

– Быть женой Цезаря, – ответил Тоби. – Заведующий местным отделением банка Хуксона – он явно смаковал свой титул – должен вести себя безупречно. Лондонские банки забулдыг не держат.

– Будто бы только лондонские? – поинтересовалась Дженис. – По-моему, даже во французском банке редко встретишь кассира, прячущего под конторкой красоток или наклюкавшегося во время работы.

– Можно подумать, – задумчиво вставила Елена Лоуз, – что пьянство и разгул изо всех сил поощряются в остальных банках мира.

Тоби несколько смутился. Он погладил усики и ответил совершенно серьезно:

– Банк Хуксона, – сказал он, – один из старейших в Англии. В этом самом помещении Хуксоны работали с незапамятных времен, когда были еще золотых дел мастерами, – он повернулся к Еве. – У папы в коллекции даже есть такая золотая штучка, которая служила им эмблемой.