Джон Карр - Читатель предупрежден

– Разумеется. Таков обычный порядок. Вы не можете ожидать, что к вам будут относиться лучше или хуже, чем к другим людям, обвиняемым в убийстве!

– Но я не могу быть осужден! – отчаянно защищался Пенник. – Вы же сами сказали это. Запирать в тюрьму человека, который не может быть обвинен в убийстве, это полное безумие. Только потому, что кучка глупцов решила принять решение, противоречащее закону и здравому смыслу…

– Это вы о нас? – внезапно потребовал объяснений старшина присяжных, спрыгнув с помоста.

Коронер быстро повернулся.

– Господа присяжные, будьте любезны удалиться в соседнюю комнату и подождать меня там. Я хотел бы сказать вам несколько слов. Прошу вас, не спорьте со мной, а выполните мою просьбу. Я не отниму у вас много времени… Мистер Пенник, я не могу больше с вами дискутировать. Старший инспектор, я оставляю узника на вашу ответственность.

Пенник почти закричал.

– А когда будет процесс? Как долго вы собираетесь держать меня в тюрьме?!

– Этого я не могу вам сказать точно. Теперь у нас начало мая. Скорее всего, ваш процесс будет проходить в конце июля в Кингстоне. Мне в самом деле трудно дать вам более точную информацию.

– Три месяца!

– Что-то около этого…

Несмотря на то, что Пенник был плечистым мужчиной, Сандерс никогда бы не поверил, что в нем столько силы. Он вскочил с такой быстротой, что Мастерс едва успел поймать его за плащ. Пенник высоко поднял тяжелый дубовый стол и опустил бы его, как каменную плиту, на голову коронера, если бы не подвернул ногу в щиколотке. Стол закачался в воздухе, в мгновение ока старший инспектор бросился на Пенника, сжав его в железных объятиях. Двое полицейских поспешили на помощь. Стол еще несколько секунд качался в руках Пенника, после чего с тяжелым грохотом упал на каменный пол.

Побледневший коронер коснулся пальцем очков, как будто хотел убедиться, что они все еще находятся на его носу.

– Думаю, что этого достаточно. Вы хорошо его держите, инспектор?

– И еще как, сэр.

– Думаю, что лучше нам больше не рисковать. После этого инцидента, я полностью отдаю в ваши руки определение тюрьмы для арестованного. Вы просили, – он повернулся к Пеннику, – точно соблюдать предписания закона. Мы поступаем согласно с ним. Я заметил, что вам не нравится лекарство, которое вы хотели прописать другим. Господа присяжные, прошу вас следовать за мной…

Среди общего шума, подгоняемые коронером, присяжные перешли в соседнюю комнату. В мрачном зале остались только покорный ясновидящий и его усмирители.

– Господи! – прошептал он, подняв стиснутые руки к глазам. – Ты не можешь этого допустить. Это чудовищно. Это ужасно. Ведь это настоящая пытка. Три месяца в тюрьме, три месяца заключения, три месяца для того, чтобы сойти с ума! Я этого не выдержу! Я требую справедливости!

Сэр Генри приглушенным голосом отдал какие-то распоряжения. Он бесшумно прошел вперед, что было удивительно при его полноте, и остановился около Пенника. Взял стул и подвинул его вперед.

– Садись, сынок, – сказал он.

Квартальный полицейский Леонард Риддл имел свой постоянный маршрут, который, пожалуй, относился к самым спокойным в округе. И Риддл был очень этому рад.

Он любил этот маршрут не только потому, что он олицетворял собой стабильную и одновременно богатую жизнь: знакомство с благородными жителями этого квартала приятно щекотало его тщеславие. Он находился как бы за кулисами, но, хотя и невидимо, помогал беречь спокойствие и достаток сильных мира сего. Маршрут его пролегал через Парк-Лейн, потом по Маунт-Стрит до Беркли, поворачивал на Керзон-Стрит и обратно к Парк-Лейн. Забавно, как много информации можно было собрать о людях, хотя, казалось бы, они совершенно не обращали никакого внимания на солидную фигуру полисмена. Он хорошо знал, что происходит в его квартале. Кто куда пошел, какие у кого семейные неприятности и много другого о тех, для кого сам он существовал только как деталь, которой вечером говорилось несколько вежливых слов на прощанье.

У Риддла были любимые участки маршрута, точно так же, как были любимцы среди жителей квартала. Он знал имена некоторых из них, большинство шоферов принадлежало к его приятелям. Однако по отношению к большинству своих подопечных он вел себя, как квалифицированный гардеробщик, который номерки каждого гостя держит в голове и даже в огромной толпе не ошибется при выдаче соответствующей шляпы. Он ощущал себя добрым Боженькой, который заботится о своих овечках. И когда кто-то назвал его знатоком человеческой природы, это доставило ему больше удовольствия, нежели три кружки его любимого пива.