Пьер Сувестр - Пустой гроб

Дельфина резко распахнула окно. Бесшумно впрыгнула в палату. Задыхаясь от злобы и ярости, склонилась она над Элен, впилась в нее взглядом.

— До чего же хороша! — вырвалось у нее. — Ненавижу ее, ненавижу!..

Странное возбуждение овладело Дельфиной. Как прежде, пристально и неподвижно смотрела она в одну точку — так смотрела она, когда была безумна.

Элен безмятежно улыбалась своим грезам. Дельфина тем временем с таинственным видом принялась что-то искать. Она обшарила всю палату, осмотрела камин, этажерку — вот что-то блеснуло. Один миг — и в руке Дельфины оказался нож.

Дельфина судорожно сжала свое оружие и, стиснув губы, с налитыми кровью глазами приблизилась к Элен.

Она высоко подняла руку и с силой опустила ее, поразив Элен прямо в грудь.

Страшный, дикий, радостный вопль испустила Дельфина:

— Умри же, причина всех моих несчастий!.. Со мной все кончено — вечно будут терзать меня угрызения совести, вечным будет мое отчаяние. Но теперь я не буду одинокой в моих страданиях. Я отомстила за тебя, Поль Дро!..

Элен даже не шелохнулась, лишь лицо ее стало очень бледным.

Выпустив нож, который вонзила в жертву по самую рукоятку, Дельфина Фаржо выпрыгнула в окно и растворилась в ночи.

Три дня спустя в лечебнице разыгрывалась скорбная сцена, которая у всех ее участников оставила впечатление жуткого кошмара.

Рана Элен была тяжелой, она потеряла много крови и была почти безнадежна.

Хирурги были в растерянности.

Насколько серьезна рана? Может быть, ни один жизненно важный орган не задет и молодой организм Элен в очередной раз справится с болезнью, обрушившейся на нее так внезапно?

Жюв был в отчаянии, Фандор рыдал, не переставая.

— Мы спасем ее, — уверенно заявил им хирург, которого поспешили пригласить, чтобы заменить Поля Дро и обеспечить больным лечебницы надлежащий уход.

Увы! Уже на следующий день никто не стал бы утверждать этого так уверенно.

— Рана тяжелая, очень тяжелая, — сказал хирург во время перевязки.

Даже старая Фелисите, которая никогда не отчаивалась, всегда подбадривала больных и успокаивала испуганных родственников, ходила, как в воду опущенная; всякий раз, глядя на термометр, она удрученно хмурилась; ртутный столбик полз все выше и выше, достигал крайней отметки — такая температура бывает при гнойных ранах, когда дыхание становится прерывистым и опасаются близкой агонии.

Жюв и Фандор день и ночь проводили в лечебнице.

Обычно они молчали, лишь обменивались скорбными взглядами; два друга бессменно бодрствовали у постели больной, которая то принималась бредить, то жалобно стонала.

Два дня прошли в смертельной тревоге. «Она умирает!» — безутешно рыдал Фандор.

Казалось, Элен и в самом деле умирает!

Всю ночь она бредила, а к утру впала в глубокую прострацию, она так обессилела, что не подавала признаков жизни; время от времени Фандор в страхе склонялся над ней и, напрягая слух, пытался уловить едва ощутимое дыхание. Убедившись, что Элен жива, он ненадолго успокаивался.

Жюв тоже был в полном отчаянии. Он подолгу простаивал в изножье кровати, скрестив руки на груди, исполненный глубокой печали.

О! Каким зловещим оказался очередной этап борьбы, которую уже двенадцать лет вели они с Гением преступников! Страшная тень злодея, словно погребальная вуаль, окутывала палату, в которой умирала Элен.

Фантомас стал преследовать Максона, и Жюв придумал заминировать сейф. При взрыве сейфа пострадала Элен, ее доставили в лечебницу Поля Дро; обезумевший от любви профессор покончил с собой, спасая Дельфину Фаржо, а та решила отомстить за него и нанесла смертельную рану кроткой, невинной Элен!

— Фантомас!.. Фантомас!.. — восклицал Жюв. — Страшной ценой обернулись твои преступления, ты искупил их смертью этой девочки, не способный любить, ее ты любил, как родную дочь.

Вокруг суетились медсестры, санитары, они молча входили и выходили, а Фандор и Жюв. не двигались с места, оцепенев от горя — точно живой памятник скорби.

— Бедный мой Жюв!

— Бедный мой Фандор!

Оки всем сердцем жалели друг друга, ибо боль их была равной…

Часам к десяти утра Элен открыла глаза.

Девушка, которая последние двое суток металась в бреду и никого не узнавала, внимательно взглянула на Жюва, потом на Фандора. Она ослабела от боли, устала бороться с надвигавшейся смертью, она так измучилась, что ни за что не смогла бы пошевельнуться и выглядела спокойной, тихой, умиротворенной, точно выздоравливающая.