Семён Клебанов - Настроение на завтра

— Чего ж она раньше терпела?

— А что ей оставалось делать?.. Дырявая совесть командовала, вот и терпела. Упустил я вожжи, Петрович. И уздечку забросил. Так оно и пошло. — Он поднялся, вышел в коридор, вынул четвертинку из кармана пальто и, поставив бутылку на стол, предложил: — Может, по маленькой пропустим?

— Нет, Захар. Ни к чему. Слова от водки цену теряют.

Но Червонный все же сковырнул пробку. Лицо скривилось в гримасе.

— Сколько она, проклятая, дырок пробуравила в совести, бляха медная. — И резко отодвинул бутылку на дальний край стола. — Закурю я?

— Посмоли. — Старбеев встал, приоткрыл форточку.

Червонный закурил «беломоринку» и уставился пустым взглядом в стол. Жадно затягиваясь, будто сейчас лишат его этой возможности, он зажал мундштук в худой крепкой руке. Затем еще раз сделал затяжку и спросил:

— Нашли того, кто «зубра» покалечил?

— Нет! Я бы ему голову оторвал.

— А я нашел. Вот так, бляха медная.

— Нашел?!

Червонный дернул голову книзу, склонил на голубую клеенку стола, прижал лицо к прохладной поверхности.

— Руби! — промычал он. — Руби! Не мешкай!

Старбеев схватил его за шиворот и откинул к спинке стула.

— Так будет проще. Глаза твои вижу, — не усмиряя вспыхнувший гнев, воскликнул Старбеев. — Значит, ты!

— Я!

Глаза Червонного повлажнели, крылья чуть расплющенного носа вздувались, и все лицо преобразилось, стало пепельным, неузнаваемым.

— Сволочь ты, Захар!

Старбеев почувствовал: что-то сжало его виски, и настольная лампа замерцала и на мгновение погасла, затем шумным колотьем отозвалось сердце.

— Какая же ты сволочь!..

— Выпускай пары, не жалься. Я думал, ты догадаешься. Давно прицелился ко мне.

— Было у меня подозрение, было. Но я отогнал его. Не мог представить такое. Что ж ты натворил?

— Обзывай, как хочешь. Больнее уже не будет.

— Будет! — Старбеев стукнул кулаком по столу. — «Зубра» ты не одолел. Кишка тонка. А рабочую совесть растоптал, изгадил. Как рука поднялась на свое, родное?!

— Не знаю, Петрович!

— Теперь хоть говори правду.

— Все запуталось… А этот желторотик, Вадька, бляха медная, гундосил свою присказку… Ушел ваш поезд, дядя Захар. А когда я в цех пришел, мой наряд Мягкову передали. Ну припоздал я, так я бы в субботку отработал.

— Это прогул.

— Может, мне с завода податься? Людям в глаза смотреть тошно.

— А там в темных очках будешь ходить?

Красные пятна выступили на скулах Червонного, а руки не находили себе места, дергались со стола на колени.

— Не знаю… Все рассказал… Отдай под суд!

Чтобы успокоиться, Старбеев глотнул воды.

— Ненавижу я эти «зубры», — огрызнулся Червонный, но, встретившись взглядом со Старбеевым, притих. А через минуту снова разгорячился: — Выгоняй! Суди! Уйду с завода!

— Кого стращаешь?! — Старбеев гневно вскинул голову. — Там, где упал, там и поднимайся.

Червонный заскрежетал зубами и, разведя руками, пробормотал:

— Может, я и встану, а жить-то как?

— Вот и подумай, не маленький.

Червонный надрывно вздохнул. Он очень устал, обжигающий стыд терзал душу.

В четырнадцать лет Захарка Червонный встал к токарному станку. Был он щупленький и маловат ростом. Пришлось поставить высокий настил. Здесь же, в цеху, и спал он в гамаке. Коротким был сон, почти две смены работал. Что ты видел тогда в своих сновидениях, Захарка? Отца, погибшего под Новый год сорок второго? Или дядю Сережу, его брата, так лихо игравшего на гармони и пропавшего без вести? Или шесть порций мороженого, которые ты съешь потом, в День Победы, и потеряешь голос?!

Старбеев помнил рассказ Балихина, как в сорок втором за успешное выполнение особо важного военного задания вручали правительственные награды Захарке Червонному и еще трем паренькам.

Февральским днем, в обеденный перерыв, собрались заводчане в заснеженном дворе. У стены литейного цеха поставили столик, возле которого по-солдатски строго застыл седовласый рабочий, держа знамя завода.

Из двери механического цеха вышли четверо подростков и двинулись по людскому коридору. Давно не стриженные, в замасленных ватниках, со впалыми щеками и синевой под глазами, они взволнованно поглядывали на своих товарищей.

Когда они приблизились к столу, рослый полковник по-отцовски улыбнулся, взял коробочки с наградами и, пожимая шершавые руки ребят, отрывисто говорил каждому: «Спасибо… за труд твой… Спасибо, малыш… Спасибо за труд твой…»

Они вернулись в цех и, радостно обнимая друг друга, прикрепили к рабочим курткам медали «За трудовую доблесть».