Эрл Гарднер - Свеча прокурора

Парень, с которым я жила, не смог жениться на мне из-за своей семьи. Слишком скучно объяснять ситуацию, да и вообще это уже не имеет ни малейшего значения. Разумеется, мы хотели пожениться, как только утихнут семейные разногласия. Месяц назад он меня бросил. Я все еще люблю его, но вовсе не хочу, чтобы он вернулся. Сейчас он передо мной весь как на ладони: испорченный, эгоистичный, безответственный, словом, ничтожество.

И, конечно же, перед моим ребенком с самого начала тьма-тьмущая преград. Во-первых, ему придется расти без отца. Естественно, я не стану отвращать ребенка от дедушки. И все-таки убеждена в одном. Мое дитя никогда не станет жертвой той узколобой нетерпимости, которая долгие годы искажала мои представления о мире.

Я не упрекаю тебя, папа. Я осуждаю предрассудки нашей цивилизации. Однако у каждого своя точка зрения, в том числе у тебя. Я твою никогда не постигну, как и ты мою.

По-моему, настоящий брак — это любовь и только любовь. Если двое любят друг друга, какая еще им нужна женитьба?! Ну, допустим, вы удостоились высокой чести пробормотать при свидетелях сколько-то благородных слов. Разве эта церемония хоть как-то изменит сложившиеся отношения? Я люблю этого человека. Не собираюсь сообщать его имя, ибо ничего это не даст. Я надеялась, что он на мне женится. Я надеялась, что тогда напишу тебе: вот, мол, я, как и положено, состою в законном браке. И, может быть, ты захотел бы меня повидать. При нынешнем положении вещей, можно, правда, считать, что я вышла замуж, а потом развелась.

Что произойдет дальше, всецело зависит от тебя. Если захочешь встретиться со мной, если решишь, что новый маленький обитатель нашего мира имеет право на твою любовь, как если бы и впрямь мировой судья зачитал в свое время пару строчек из толстой книги за пять долларов, — в этом случае помести объявление в лос-анджелесских газетах. Я нахожусь не в Лос-Анджелесе, но об объявлении узнаю.

Только пойми, пожалуйста, папа, одну вещь. Не стоит печатать объявление, не желая понять и принять случившееся целиком. Мое дитя — естественный плод отношений, основанных на взаимной вере и любви. Если ты не сможешь увидеть обстоятельства именно в таком свете, не старайся наладить со мной контакт.»

Третье письмо было датировано июлем 1937 года:

«Дорогой папа, много воды утекло с того дня, как я написала тебе в последний раз. Тот факт, что объявление в газетах не появилось, вполне ясно изобличил твои чувства.

У меня девочка. О, как я не хотела, чтоб ее кто-то удочерял, и все-таки временами казалось, что иного выхода нет. А потом согласился отец девочки. Что ж, дочь оказалась вне опасности, но моя жизнь превратилась в кошмар. На нее мне дают достаточно. Себя я должна кормить собственными силами. Ребенка я вижу изредка и недолго. Да, я ее мать, но я ее гостья. Ее настоящий дом — школа. Там она и живет. Учителя причастны к ее жизни куда больше, чем я. Знают о ней мельчайшие подробности. Мне достается лишь частица этих подробностей, да и то из вторых рук. Да, я бываю в школе. Но как? «Нынче день маминого визита!»

Короче говоря, папа, меня лишили моей дочери. А совсем недавно до меня вдруг дошло, что тебя я сама лишила твоей дочери. Я поняла, что без меня ты, наверное, страдал так же, как я теперь страдаю без своей. Впрочем, понимаю и другое: ты никогда в этом не признаешься. И никогда не попытаешься взглянуть на все с моей точки зрения. Может быть, очень скоро я приеду поговорить с тобой. В одном я буду непреклонна. Ты никогда не увидишь внучку, если воспринимаешь ее не так, как я. Что касается меня, — как знаешь. А я, папа, хочу тебя увидеть. Любопытно, хочется ли тебе того же. Во всяком случае, не падай в обморок, если в один из ближайших дней я вдруг постучусь в дверь. Расстояние между нами немалое. Так что потребуется какое-то время поднакопить денег на дорогу.

С любовью и поцелуями

С чувством, похожим на благоговение, Селби сложил письма в потертый, замусоленный конверт.

— Вот ведь какая сложная штука, человеческая жизнь, — сказал он коронеру. — И бредет человек, пытаясь вслепую нащупать правильный путь, найти свое счастье. И как часто нет счастья из-за взаимного непонимания между, казалось бы, родными людьми. Вот хоть эта судьба. Он любил свою дочь. Он буквально лелеял ее письма. Представь себе, как одиночество глодало его душу и сердце. Он все время носил письма при себе, перечитывал, пока бумага не протерлась до дыр. Но простить дочь — на это его не хватило. Чуть больше милосердия, чуть больше человеческого тепла, и они, возможно, были бы счастливы. Он помог бы содержать свою внучку, и девочка была бы при матери… Нам надо найти дочь этого человека. Может, он оставил наследство, которое поможет дочери воспитывать ребенка. Я очень надеюсь на это.